Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 1 - Александр Кваченюк-Борецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Крепкими корнями вцепившись в каменистый берег, коряга, как рыбацкое удилище торчала над водой и не чаяла, что когда-нибудь без крючка и наживки ей навернется подобный «окунек». Николай ухватился за корягу и выбрался из воды. Таежная – холодна. Но когти медведя – не лучше. Где справедливость? Наверное, все беды с Николаем приключались оттого, что в свои юные и молодые годы он больше колдовал над книгами, чем хлебал дерьмо с витаминами под названием жизнь. И потому ее не распробовал. Не раскусил. Но когда Николаю было особенно плохо, мало, кто из людей спешил к нему помощь. Само собой разумелось, за исключением мамы. Но та, как бы ни норовила, везде не поспевала за сыном. Это – не важно, верила она в бога или нет? Она сама для Николая была чем-то сродни богу. Алена Петровна обожала природу. И, разве, та могла обойтись скверно с ее дорогим сыном? Не однажды горячо спорили Юрский и Артемьев на тему о феномене естества и его доброй воле. Последний по-хорошему завидовал Николаю, самому способному студенту на кафедре геологии, его красоте и молодости, но по-отечески любил. Приглашал к тесному сотрудничеству, чтобы поскорее перепечатать и выпустить книгу научных статей. Вот тогда-то, порядочно утомившись от работы, отдыха ради и, наверно, чтобы выпустить пар, они затевали философские споры.
– То, чего природа достигла естественным путем, мы искусственно губим! Ее экспериментальная лаборатория – за пределами Земли. И опыты Вселенной не могут причинить ей вреда. Наоборот. Из космоса к нам пришла вся таблица Менделеева и воссоздала жизнь в ее бесконечном многообразии. Как, не обладая разумом, она это сделала?
– Почему, не обладая? Есть во Вселенной разум! Он отличается от человеческого. Он безграничен, беспредметен, так как не имеет живой оболочки!
– Ха-ха! – злорадно подтрунивал над студентом Игорь Игоревич. – Ты еще скажи, что у солнечной системы есть мозги, а каждая из планет – это извилина, только – круглая!
Артемьев дымил дешевой папироской, опаляя рыжие усы, которые целиком заслоняли его верхнюю губу. Его внешность скорее настораживала, чем подкупала, Юрского. Очень красивые светло-коричневого цвета глаза, черные бархатистые ресницы, щербинка в верхнем ряду ослепительно белых зубов…. Но, ожидая подвоха, Николай был всегда начеку с учителем. Самолюбие Юрского сильно страдало оттого, что Игорь Игоревич зачастую не принимал его всерьез, как ученого.
– Вот, скажите на милость! Говорят, что тот, кто изобрел колесо, был сверхчеловеком! Почему же никто не знает его имени? Великие достижения – это плод работы сознания. А, когда оно присутствует, то обязательно становится вехой в познании мира. И у этой вехи есть имя. Выходит, в данном случае колесо – изобретение бессознательного. То бишь, чудодейство природы, без которого была бы невозможна жизнь на земле! Значит, гениальность и есть способность выживать! Сознание же – это ступеньки, по которым человек поднимается на порог интуитивного.
11
Да, выжить! Юрский кое-как волочился, спотыкаясь о прибрежные камни наполовину во мху и осоте. С силой тер глаза и виски, пытаясь взбодриться. Сколько ему еще предстояло пройти, чтобы достичь лагеря геологов?..
Кадьяк, возможно, убрался бы восвояси, чтобы зализывать раны, но Юрский, невесть откуда, объявившийся в лагере поколебал его намерение и, как Николаю показалось, подтолкнул Вахитова к непоправимой ошибке. Мысль о том, что в схватке с хозяином тайги он показал себя не самым лучшим образом, с нескольких шагов промазав по нему из ружья от того, что со страху дрожали руки, и Юрский будет думать о нем, как о трусе, угнетала бы его до конца жизни. Так или иначе, Идрис вдруг приблизился к медведю и словно кочергой – топку, шурнул его острием длинной жерди прямо в кровоточившую рану. Зверь обезумел от боли. От его рева иголки посыпались с еловых веток. Вахитов опешил… В какое-то одно, два мгновенья для него все было кончено. Кадьяк поволок за собой бездыханное тело геолога и скоро вместе с ним исчез за деревьями.
12
Настя заметно повзрослела. Как и всякой девушке, ей льстило внимание мужчин. Но эта лесть казалась хороша только в меру. Почти все ее подружки обзавелись мальчиками. Она же до сих пор обходилась без дружка. Характер у Насти был противоречив. Для нее тот являлся мужчиной, кто не цеплялся, как репей, за каждую юбку.
– Пап, а почему ты не женишься? – однажды спросила она.
– Потому!..
– Класс!
– А почему ты об этом спрашиваешь?..
Настя ненавидела бы мачеху всю оставшуюся жизнь. Но за что? Наверно, из ревности! Инстинктивно. Третьего – просто не дано.
Помимо книг она иногда перелистывала уголовную папку, с которой Андрей Иванович никогда не расставался. Вот и теперь, поздно вечером, когда после двух бессонных ночей оперативной службы он, наконец, добрался до кровати…
Папке было столько же лет, сколько и Насте. Барсукову ее подарила супруга на День рожденья. В память об их любви, молодости и счастье. За два десятка лет гладкие бока папки исшаркались. Но запах сыромятной кожи!.. Он не исчерпал себя точно так же, как и любовь Андрея Ивановича к той, что однажды, не попрощавшись, ушла от него навсегда. Может быть, поэтому с такой теплотой и нежностью Настя держала папку в руках. Маму она помнила только благодаря сохранившемуся фото. Из прошлого на Настю с улыбкой смотрела девушка довольно приятной наружности лет девятнадцати отроду. И ее улыбка, как две капли воды, напоминала Настину. Настя прижимала папку к груди. Потом перелистывала от корки до корки так, чтобы не видел папа. Он не одобрял, когда дочь совалась в его дела. Не понимал, как ей это было нужно. Ведь все эти белые листочки, исписанные авторучкой, и – с машинописным текстом, принадлежали и ей, Насте, потому, что лежали в маминой папке. Она прочитывала их, скорее, любопытства ради, чем ища в содержании какой-либо потайной смысл. Подобное со стороны могло показаться очень глупым… Но, гладя папку ладошкой, Настя по десятку раз повторяла:
– Я тебя люблю, мама! Слышишь меня, люблю!
И в этот раз, как обычно, она взяла папку, раскрыла ее и принялась читать. Самый первый листок с гербовой печатью представлял собой ряд скучных приказов и постановлений…
– Чушь собачья, чушь!
Вот мама бы отругала отца за то, что он так усердствовал. И опять лег в постель, не раздевшись. Который день подряд Андрей Иванович – будто выжатый лимон. Ага, вот: «Срочно создать оперативно-розыскную группу… Несвоевременное выполнение задания будет расцениваться, как недостаточно квалифицированная профессиональная подготовка со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Ерунда! Если папа – не профессионал, то – кто же? Приспичило им!
13
Артемьев сидел за столом, склонившись над микроскопом. Прикрыв левый глаз, а правый, приставив к линзе, он тщательно рассматривал золотой шлих. Тот самый, один из горстки желтых блестящих осколков, частичек кварца, который выпал из кармана Вахитова, когда разъяренный медведь потащил его за собой в никуда. А, может быть, геолог, до конца выполняя свой долг изыскателя, успел извлечь из кармана кусочек драгоценного металла и оставил его лежать на примятой траве. Ведь ему это больше не понадобилось бы. Несколько граммов золота стоили Вахитову жизни, а его товарищам многочисленных ушибов, травм и увечий. Если бы они случайно не набрели на месторождение и на радостях не отметили такое значительное для всякого геолога событие, забыв об осторожности, медведь никогда бы не приблизился к лагерю людей. Зверь на то и зверь, чтобы вовремя почувствовать чужую слабину. Он – всегда начеку. А человек, потому и человек, что никогда не сравнится со зверем в бдительности. Он конформист и прагматик. Со школьной поры хорошо усвоил то, что было удобно для его существования. Инстинкт самосохранения никогда не подводил кадьяка, который посчитал, что спавшие не могли причинить ему никакого вреда. Откуда ему было знать, что с тех пор, как в тайгу пришли двуногие существа, настало время доверять не только звериному инстинкту, но и тому, что выходило за его пределы и предполагало категорию, по чьему-то глубокому убеждению означавшую человеческий разум?
Ученый оторвал взгляд от микроскопа и потер уставшие от напряжения глаза. Затем встал из-за стола. Несколько раз прошелся из угла в угол тесной комнатенки, которая располагалась на чердаке двухэтажного дачного домика. Остановился у окна. Некоторое время рассеянно смотрел на хвойные деревья, островерхими вершинами, казалось, цеплявшие дождевые облака. Вскоре первые капли начали выбивать дробь по стеклу, и на душе у Игоря Игоревича стало легко и умиротворенно. Это чувство он испытывал всякий раз, когда шел дождь. Падение дождевых капель с одной стороны было беспорядочным, а с другой, если приглядеться и прислушаться к барабанной дроби внимательней, как будто бы, строго размеренным и рассчитанным относительно скорости и частоты. По мнению Артемьева только дождь, как явление природы, наиболее предметно отражал суть всего мироздания: стихийность и закономерность. И, где была граница между ними, и как первая переходила во вторую? Что если в этом – ключ к тайне, над которой сотни лет подряд бились ученые: каким образом возникла жизнь на Земле?
