Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 1 - Александр Кваченюк-Борецкий

Зверь не раз бывал в этой местности и знал, что неподалеку от палатки располагалась огромная плоская глыба с углублением посредине. Словно в своеобразной природной чаше, летом в ней скапливалась дождевая вода. В жару звери не пренебрегали этим источником для утоления жажды. Раскрыв пасть, косолапый схватил вещмешок за ремни и вскоре был возле глыбы. Выпотрошив рюкзак, клацнул клыками. Что-то взметнулось в воздух. Послышался звон битого стекла. Вслед за первой еще семь бутылок разлетелись вдребезги. Встав на задние лапы, и, погрузив одну из них в «чашу», медведь неуклюже выскреб когтями битое стекло. Громко причмокивая, почти мгновенно опустошил ее. Вернувшись к костру, через некоторое время он снова оказался возле глыбы. Хрястнув еще две полые посудины, сунулся в выемку. Но, обнаружив там лишь битое стекло, истово заревел…

Первым проснулся Вахитов. Высунув голову из палатки, он не сразу сообразил, в чем дело. Однако, вглядевшись в предутреннюю мглу внимательней, метрах в десяти от себя обнаружил то, что заставило его сердце затрепетать от ужаса! На некотором удалении от угасшего костра, возле скальных нагромождений, опершись на передние лапы, и, покачиваясь из стороны в сторону, стоял невероятной величины зверь. Один лишь его рост достигал более полутора метров в высоту. Своей угловатостью и громадными размерами он и сам чем-то напоминал кварцевый монолит, который, ожив, нес в себе заряд необузданности и силы, способной сокрушить все, что попалось бы ему на пути. В предутреннем полумраке его маленькие глазки блестели фосфорическим светом, глядя тупо и бессмысленно. В них не было ни жалости, ни сострадания – ничего, кроме инстинкта дикого зверя, убийцы, олицетворявшего собой смерть для всего живого вокруг. Это был кадьяк – бурый медведь-людоед, превосходивший размерами даже гризли…

Юрский давно уже проснулся. Но, прикорнув на поваленной сосне, как на подушке, не шевелился, опасаясь раньше времени привлечь к себе внимание мохнатого изувера. Вахитов стоял на четвереньках, и, стуча зубами от страха, без пользы лягал ногой Красногубова… Будто что-то смекнув, медведь больше не медлил… Теперь зрачки его глаз извергали непрерывную молнию. Это вывело Вахитова из оцепенения. Юркнув в палатку, правой рукой он судорожно нащупал впотьмах ствол ружья. Наспех откинув брезентовый полог походного пристанища, геолог встал на одно колено. Едва он успел прицелиться в косолапого, как уже в следующую секунду тот поднялся на дыбы! Идрис стрелял почти в упор. Грохот ружья и рев чудовища слились воедино. Но, вероятно, в последний момент рука геолога дрогнула, и пуля не причинила серьезного вреда зверю, точно он, и впрямь, был заколдованный!

Вахитов не увидел, как наперерез таежному монстру с охапкой горящего валежника в руках ринулся Юрский. Как, обжигаясь, он подошел к нему почти вплотную, размахивая пылающим «веником». Шерсть медведя взъерошилась. Если б Юрский промедлил еще секунду, кадьяк располосовал бы его когтями надвое. Николай со всех ног рванулся к реке, располагавшейся метрах в тридцати от него. Он даже не ощутил толчка в спину перед тем, как с разбегу плюхнулся прямо в воду…

Кадьяк не покинул лагерь. Зачем – реку зря баламутить, когда рядом с ним находилась более легкая добыча? Ударом лапы, будто молотом, он размозжил Вахитову череп. Также легко, точно высохшую сосновую ветвь переломил пополам ружье. Именно за этим занятием застал его Красногубов, выйдя из палатки… Медведь не различал чужаков ни по цвету волос и глаз, ни по росту. Но перед геологом, детине двух метров с гаком, впервые испытал легкое беспокойство. И теперь Дмитрич, готовый к смертельной схватке, стоял напротив хозяина тайги. Его немного подташнивало с похмелья. Осколки битого стекла здесь и там торчали из слегка примятой травы. Значит, в это не приветливое утро ему уже, едва ли, удастся похмелиться! Мошенничества, а, тем более, такого откровенного, сравнимого с наглым грабежом, Красногубов даже родному брату не простил бы, а не то, что этому без единого извива в башке таежному идолу.

Не к месту будь, сказано, но, за год ли, два до описываемой вылазки в тайгу к Красногубовым в гости повадился Гена – сосед по лестничной площадке. Большой любитель спиртного. Пронюхал, что хозяева самогон ставили. Денег в ту пору Красногубовым даже на прожитье не хватало, а не то, чтобы баловство какое себе позволить. И вот этот соседушка зачастил к ним в гости. Причем, как правило, приходил именно тогда, когда Дмитрич дома отсутствовал. Как заявится, так выклянчит бутылочку, другую в долг. Но долга никогда не возвращал. А потом уже и совсем обнаглел. Пользуясь тем, что, как обычно, хозяйка своим была занята, пока он один в кухне прохлаждался, принялся втихаря самогон воровать. Поймал жулика за руку Виктор случайно… Как-то сослуживцы пришли Василису с днем рожденья поздравить. Хватилась именинница, а самогона всего-то одна бутыль вместо положенных трех осталась. А, ведь, почти за месяц до именин Дмитрич этот самогон лично выгонял! Правда, еще на полулитру, купленную в магазине, раскошелились для пущей важности. Но все равно – не порядок.

– Ты что сама все вылакала? – допытывался Красногубов у супруги.

– Очумел, что ли? Или забыл: я ж не пью!

Когда толк процедили, в нем – Гена. Утром поздравить Василису жаловал. Взял Красногубов непочатую бутыль самогона и – к соседу. Тетатетовал с ним недолго. И вскоре вернулся на круги своя с пустой тарой, так как ее содержимым щедро угостил собеседника: весь самогон без разговоров влил ему прямо в хайло. Сперва Гена артачился, но после размяк от пользы. С тех пор к Красногубовым он – ни ногой.

Неотрывно глядя в бессмысленные зрачки кадьяка, Дмитрич неожиданно для себя почему-то припомнил этот случай. А, припомнив, с удивлением обнаружил, что ничего, кроме раздражения и нечеловеческой ненависти к косматому разбойнику, что закипала в его груди, он не испытывал. Не было даже капельки страха. Медведь приближался к геологу, раскачиваясь на громадных лапищах. Уверенный в себе он не торопился расправиться с ним. В правой руке Дмитрич сжимал рукоятку охотничьего ножа: если он не промахнется и ударит хищника точно в сердце, когда тот встанет на задние лапы, чтобы подмять под себя Красногубова, зверю – каюк! Медведь, словно разгадав замысел врага, неожиданно остановился.

– Испугался, что ли? Ворюга! – удивился геолог.

Косолапый, никогда не слышавший человеческого голоса, грозно зарычал. Яростно ощерился и показал желтые клыки. Они казались настолько внушительными, что один их вид парализовал бы волю самого отважного человека. Между тем, кадьяк бурно помочился себе под ноги так, что прямо под ним скоро образовалась не лужа – цельное озерцо.

– Издеваешься, да? – разозлился Красногубов. – Жрать-то меньше надо было! А то дорвался до бесплатного! Я тя научу хорошим манерам!..

И Дмитрич, не дожидаясь пока медведь нападет первый, пошел на него, держа нож острием кверху, чтобы, оставив плечо для замаха, с силой ударить медведя точно в сердце. Зверь принял вызов. Он вдруг поднялся на задние лапы и, оглушительно заревев, всей громадной тушей навалился на Красногубова. Как ни крепок был Виктор, но от удара медвежьей лапы по темени, все поплыло у него перед глазами. Припав на правое колено, он едва не опрокинулся на спину. Геолог почувствовал, как его собственная кровь заливает ему лицо. Теперь все зависело от того, кто окажется быстрее: человек или зверь? Если медведь заграбастает его в свои лапищи, тогда Дмитричу несдобровать. Боднув головой косматое брюхо изувера, он с размаху вогнал в него нож по самую рукоять. Удар был настолько сокрушителен, что, люто взревев, кадьяк задичал, зашатался от боли. Красногубов отпрянул с ножом, омытым медвежьей кровью. Когти с вершок нависли над ним. Желтые клыки оказались так близко, что от зловонного дыханья все нутро Дмитрича чуть не вывернуло наизнанку. Виктор во второй раз припал на правое колено. Но что-то, точно асфальтовый каток, давило, плющило его. Корежило, ломало. Геолог, слабея, все бил и бил в одну и ту же точку…

…Перед Вахитовым словно карусель кружили зеленые сосны и ели. Слышалось журчание реки. Его заглушал рык, какого-то бурого гигантского существа. Полуголый залитый кровью человек лоб в лоб сшибся с ним! Почему он, Вахитов, не дома в своей постели, и рядом с ним не было его жены и детей? И только что народившегося сыночка? Какое же они дали ему имя? Ах, да! Роман, Ромка, Ромочка!!! Еще с минуту, другую Идрис приходил в себя, пока вдруг тайгу не огласил ужасный звериный рык. «Это – конец! – подумал он. – Медведь! Зверюга! Жуть! Он убьет геологов! Разорвет в клочья! И его, Вахитова, в том числе! Надо спасаться! Но – как? Рвануть в кусты? А, если догонит? А Дмитрич?» Невольные слезы потекли из глаз Вахитова. Значит, никогда он не возьмет Ромкино хрупкое тельце в свои руки. Не прижмет осторожно к груди. Не посадит на колени, чтобы спеть бодрую песенку, которую в детстве пел ему отец, покачивая в такт незатейливой мелодии. Так, чтобы малышу чудилось, что он скачет по степи на коне навстречу ветру и восходящему солнцу. Это – конец! Сделав над собой неимоверное усилие, Вахитов поднялся с земли. Точно пьяный, он с трудом стоял на ногах и удерживал в руках длинную, подобно копью, заостренную с одного конца толстую и прочную сосновую жердь. Ту самую, которую он заточил под колышек для палатки. Но Дмитрич тогда опередил его. И уже готовый клин ударом топора на две трети вогнал в мягкий податливый грунт… А теперь Вахитов, видимо, наверстывал свое… Он поспел как раз вовремя. Кадьяк прерывисто сипел. Что-то булькало у него внутри. Острым, как бритва, лезвием Красногубов изрешетил ему легкое, едва не проняв до сердца. Идрис только теперь засек, что Дмитрич не шевелился. Но кадьяк не торопился с расправой. Он был хозяином положения и наверняка знал: теперь все было в его власти. И Вахитов не являлся для него помехой…