Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что могла я возразить ему, чем оправдаться? О каком молить снисхождении? Я ли одна тело своё любила, я ли единственная разлукой с ним сражена была? И разве не было на Земле многих тысяч поцелованных Им людей, людей величайших, несравнимо достойней мальчика моего, – тех, чья кончина сотрясла, обездолила мир? И на что уповать я могла? Разве что на милость Его бесконечную…
Он родился в муках, но задышал сразу же, закричал, и я, голос его услышав, снова заплакала, но иными теперь слезами, лёгкими и светлыми…
Сказка
Памяти Максима Горького
Она сидела на старом трухлявом пне и плакала. Давно сидела и давно плакала. Потому что отчётливо понимала: из этого бескрайнего леса ей одной не выбраться. В чём убедилась она, проплутав по нему с самого утра. И не осталось уже сил даже ругать себя за безрассудство. Хотела попугать своих подружек, а напугала себя. Да так напугала, что сердце холодеет. Пошли они с рассветом по грибы да ягоды, веселились, аукались, и вздумалось же ей прятаться – пусть девчонки всполошатся, поищут её, то-то потеха будет. Допряталась. Поначалу резвилась, меж деревьев мотыльком порхала, а затем, когда голоса их не слышны стали, куда что девалось. И хуже всего – не знала теперь, в какой стороне дом находится, куда идти. Из сил выбилась, изголодалась, голову совсем потеряла. Хватило всё же остатков рассудка понять, что чем дольше будет она брести по этому неотступному лесу, тем дальше от дома окажется. Надёжней сидеть на одном месте, ждать, пока отыщут её, пропавшую, обязательно ведь искать будут. Более всего страшило, что смеркаться начало. Мысли, что придётся ей на ночь тут остаться, как ледяной водой окатывали.
Сидела, закрыв глаза и раскачиваясь взад-вперёд, так, казалось, легче было не впадать в отчаяние, вся в слух обратилась. И вдруг почувствовала: изменилось что-то, не таким стало. Словно бы воздух вокруг неё сгустился. Сердце скакнуло: уж не зверь ли какой поблизости? Приоткрыла боязливо глаза – и увидела стоящего перед ней юношу. Молча глядел на неё. В первое мгновение подумала, что привиделось ей это – откуда бы взяться тут незнакомцу? В её племени такого не было, уж это она точно знала, а чужих здесь быть не могло. Быть не могло, потому что в степи, за лесом простиравшейся, никто, кроме людей её племени, не появится, стражники зорко стерегут, день и ночь. А с трёх других сторон окружена степь лесами неприступными, надёжней всякой стражи. Но нет, быстро поняла, не привиделось ей это. Заметались, всполошились в голове мысли. Кто ж он тогда? Дикий лесной обитатель, о которых смутные слухи ходили? И чего ждать от него? Может, на того бо́льшую беду повстречался он ей, хуже зверя лютого станется? И как сумел он так неслышно подойти к ней, зачем таился? Давно следит за ней или случайно наткнулся? И почему молчит? Слов человеческих не знает?..
Она тоже ни звука не издавала, но по другой причине: тело вдруг онемело, горло судорогой перехватило. Лишь взгляда от него не отрывала. Нет, решила, не дикарь он – иначе носил бы разве одежду человеческую? Хоть и поношенную изрядно, драную, но всё ж таки. И ещё заметила в прорехе рубахи кривой багровый шрам на его груди. При виде этого страшного рубца совсем нехорошо ей сделалось, пролепетать лишь сумела:
– Ты кто?
Он не отвечал, всё так же неотрывно глядел на неё, словно удостовериться в чём-то хотел. И когда подумала она, что он вообще уже не заговорит, одно слово обронил:
– Человек. – Потом, ещё немного помедлив, спросил: – А ты кто здесь?
Как-то странно позвучал его вопрос – то ли речью он плохо владел, то ли каждое слово ему с трудом давалось. Или так давно ни с кем не общался, что слова начал путать? Но что хотел узнать у неё, догадаться было несложно. Уже немного пришла в себя, первая оторопь прошла. Ещё не обрадовалась толком, что надежда на спасение появилась, но, когда заговорил он, прежнего страха поубавилось. И открылась она ему, что заблудилась в лесу, дорогу домой найти не может. На всякий случай добавила, что девушка она непростая, дочь вождя племени. Конечно же ищут её по всему лесу, не поздоровится тому, кто её обидит.
– Это плохо, – сказал он.
– Что плохо? – не поняла она. – Что заблудилась я или что ищут меня?
И услышала в ответ неожиданное:
– Что ты дочь вождя племени.
Но не до того ей сейчас было, чтобы загадки его разгадывать, скоро ведь совсем стемнеет. Не спросила она, почему это плохо, вытерла ладонью зарёванное лицо, постаралась не всхлипнуть:
– Ты поможешь мне? Тебя отец за это отблагодарит, наградит щедро, не пожалеешь.
И он впервые улыбнулся. Верней сказать, не улыбнулся, просто уголки его губ шевельнулись:
– Знаю я людскую благодарность. – Посмотрел на темнеющее небо, поморщился: – Будь по-твоему. Не найдут ведь тебя до ночи, а мне всё равно идти.
Повернулся – и пошел от неё. Она поспешила за ним. И не боялась теперь, отчего-то знала, что ничего плохого он ей не сделает, радовалась, как немыслимо повезло ей, когда уже всякую надежду утратила. Захотелось расположить его к себе, чтобы не пожалел он, что связался с ней. И вообще до того на душе теперь посветлело, что ни о чём плохом думать не хотелось. Попыталась разговорить его:
– Меня Лолой зовут. А тебя как?
Характер у него, что ли, такой – каждое слово из себя чуть ли не силком вытаскивает? Или просто слова на неё тратить не хочет, не нуждается в этом? По глазам его ничего не разобрать, какие-то пустые они, не выражают ничего. И по-прежнему изводил всё тот же вопрос: кто он такой, что в лесу делает? Живёт он тут или пришёл откуда-то издалека?
Снова ответил он странно – то ли не захотел назвать себя, то ли не счёл нужным:
– Зови по любому, мне всё равно.
Как хочешь, так и понимай. Хотя, что уж тут непонятного, не желает он с ней знаться, не скрывает даже. Сначала обиделась: не желает – и не надо, обойдётся. Пусть только из леса выведет,
