История одного поколения - Олег Валентинович Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Милиционеры незаметно последовали за ней. По дороге она приложилась к портвейну еще пару раз, затем выронила полупустую бутылку на асфальт, выругалась над осколками, махнула рукой и, сильно пошатываясь, хотела продолжить путь.
— Мария Васильевна Сергеева? — строго спросил старшина, хватая ее за локоть. — Опять нарушаем общественный порядок своим непотребным видом?
— Отвяжись, чучело, — дернулась она.
— Ага, еще и оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей, — добавил младший сержант, хватая ее за другую руку.
— Отстань, гаденыш. Чего вам от меня надо?
Ответа не последовало, поскольку официальная часть была закончена, а в неофициальной милиционеры действовали на редкость проворно и профессионально. Один держал матерившуюся и слабо вырывавшуюся женщину за руки, а второй ловко извлек у нее из-за пазухи перевязанную резинкой пачку долларов.
Не прошло и двух минут, как онемевшая от горя Маруся сидела на земле, растерянно ощупывая то место, где привыкла хранить деньги, а двое грабителей в форме растворились в темноте. Наконец до нее окончательно дошло произошедшее, после чего она начала было кричать, но тут же сорвала голос, захрипела и жадно выхватила из сумки вторую бутылку портвейна…
— Ну что? — холодно спросил Иванов, открывая дверь и видя перед собой вдрызг пьяную Марусю, из безумных глаз которой непрерывно сочились слезы. В одной руке она еще держала недопитую бутылку портвейна, но сумки с пивом при ней уже не было — потеряла где-то по дороге. — Ограбили?
Говорить она не могла, поэтому судорожно кивнула головой.
— Менты?
Последовал новый кивок.
— О чем я тебя и предупреждал! И все баксы отняли?
— Все, — прохрипела она, — сволочи поганые, как же я их ненавижу!
— Ты хоть помнишь, кто это был?
Она неопределенно пожала плечами и хотела было войти в квартиру, поскольку в течение всего разговора Иванов держал ее на пороге, перекрывая рукой вход.
— Ты куда это?
— Домой. — Маруся изумленно взглянула на него.
— Вы, гражданка, что-то перепутали. Это мой дом.
— Ты что, Сережа? — В ее голосе послышался неподдельный ужас.
— А ничего! Своих денег лишилась, а теперь думаешь, я тебя на халяву буду кормить? — В тот момент у Иванова имелись лишь доллары, полученные от продажи Марусиной квартиры, но он уже искренне считал их своими. — А ну, пошла вон, пьянчуга!
— Куда мне идти? — растерянно переспросила Маруся и, внезапно осознав весь кошмар происходящего, отчаянно закричала.
— Заткнись, шалава. — Иванов попытался было закрыть дверь, но она вцепилась в дверную ручку, не давая ему этого сделать.
В отличие от Достоевского, растягивавшего подобные тяжелейшие сцены на много страниц, мы поторопимся опустить милосердный как для нервов автора, так и для нервов читателей занавес.
Глава 24
И СМЕРТЬ ПАТРИЦИЕВ
Россия — чересчур огромная страна, поэтому чем дальше продолжались реформы всех сфер общественной деятельности, тем больше она напоминала армию, растянувшуюся на марше. В то время как авангард — менеджеры, банкиры, «белые воротнички» и прочие представители рыночной экономики — уже имел все прелести современной цивилизации и по уровню жизни мало чем отличался от своих западных коллег, так называемые «бюджетники» перебивались побочными приработками к нерегулярно выплачиваемой зарплате, а в «местах не столь отдаленных» продолжал царить самый настоящий сталинский ГУЛАГ, выжить в котором удавалось только самым сильным и самым злобным. Стоит ли удивляться тому, что некогда добродушный Анатолий Востряков, который был способен на проявление подлинного благородства по отношению к своим бывшим одноклассникам, за шесть лет, проведенных в одном из мордовских лагерей строгого режима, превратился в самого настоящего зверя.
На зоне он оказался вместе с тем щуплым напарником, с которым ходил на вооруженный грабеж семьи Бекасовых. Статья, по которой его осудили, и внушительная внешность Вострякова сделали свое дело — он пользовался определенным авторитетом и быстро вошел в круг лагерной «элиты». Его неказистому напарнику пришлось несравненно хуже. За мелкое воровство у своих же сокамерников его приговорили к «опусканию», после чего он стал изгоем, навсегда войдя в лагерную касту «неприкасаемых». Востряков отнесся к этому абсолютно равнодушно. Более того, когда новоявленный «петух» вздумал пожаловаться, он жестоко избил его, категорически запретив даже приближаться к себе.
Где-то через полгода Востряков неожиданно получил письмо от Натальи Куприяновой. Бывшая одноклассница весьма деликатно — то есть без пошлых нравоучений на тему «как же ты докатился до жизни такой» — интересовалась его лагерным житьем и спрашивала, может ли она чем-нибудь помочь?
«Да», — цинично отвечал Анатолий и, чтобы «училка» раз и навсегда отвязалась, выдвинул заведомо невыполнимую просьбу: «Пришли журнал с голыми бабами и водяры побольше!»
К его удивлению, Наталья не только не обиделась, но даже прислала посылку. «Водяры» и журнала в ней, разумеется, не было, зато оказалось немало деликатесных консервов. Пожирая их, Анатолий не испытал ни малейшей благодарности. Он даже не подумал о том, каких усилий стоило Наталье прислать ему то, чего она сама не могла себе позволить. Прилагаемое письмо было коротким и сдержанным, зато его дополняла прекрасная цветная фотография самой Натальи, сделанная в фотоателье. Увидев фотографию, Востряков довольно ухмыльнулся и в ближайшую же игру поставил ее на кон вместо денег. Картежник из него был весьма посредственный, и драгоценная фотография перешла в руки победителя, который потом не раз использовал ее во время «сеансов» онанизма. Когда пришло время делать наколку «в память» о жизни на зоне, Востряков выбрал себе один из самых суровых сюжетов, заказав изукрасить свою широкую спину битвой двух гладиаторов, один из которых убивает
