Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я беру спичку, зажигаю последнюю палочку благовоний, прикасаюсь ее кончиком-светлячком к горсти перьев и смотрю, как они загораются.
94
Дым и воспоминания
Взрыв черного дыма. Все вокруг скачет и переворачивается, затем начинает кружиться. Мы – в ловушке шторма, циклона пепла и пекла. Все гораздо хуже, чем тогда, когда я подожгла благовония с Уайпо. Все исчезло. Нет ни комнаты, ни двери. Только мы четверо – и темнота; нас обволакивают клубы черного дыма, обжигая глаза, заполняя легкие.
Мы летим сквозь темноту. Мы прорезаем крыльями свет. Воздух вокруг превращается сначала в лед, затем в огонь.
Все начинается с шепотков: тех же, что впервые подозвали меня к благовониям. Самые незаметные, самые тихие из голосов. Громкость их нарастает, будто кто-то поворачивает колесико усилителя. Я узнаю их: моя мать, сияющая и звонкая, словно колокольчик, разговаривает со своим учеником. Мой отец напевает смешные песенки, которые я не слышала лет десять. Тихий смех Уайпо. Люди, которых я знаю только из чужих воспоминаний. Уайгон и глубокие ноты его голоса. Округлые и радостные интонации Цзинлинь.
Голоса окутывают нас, как мягкие одеяла.
А потом мы оказываемся по другую сторону бури. Она вскидывает нас ввысь, и я отрываюсь от остальных.
– Пап? – зову я, но кругом – лишь вакуум, вмиг всасывающий мой голос.
В одиночестве я опускаюсь за стол, накрытый белой скатертью и уставленный едой. Более молодые Уайгон и Уайпо сидят там же вместе с Цзинлинь. Это дорогой ресторан, полностью забитый посетителями. Никто из них не ест. Воспоминание сильно пахнет цветами.
– Как долго ты знаешь? – говорит Уайпо; ее голос суров.
– Несколько недель, – вздыхает Цзинлинь.
– Почему ты нам сразу не рассказала? – требовательно спрашивает Уайгон. Его пальцы так крепко обхватили чашку, что я вижу, как на тыльной стороне его руки выступают сухожилия.
Цзинлинь качает головой.
– Я не думала, что там есть о чем беспокоиться.
– А сейчас, значит, ты беспокоишься? – вопрошает Уайпо.
– Я не уверена, что он ей подходит, – медленно произносит Цзинлинь. – Мы должны были созвониться, но она так и не взяла трубку. И вообще не отвечала уже четыре дня. – В ее словах отчетливо звучит боль, натягивая тембр ее голоса до предела. – На нее это не похоже. Раньше мы разговаривали каждый день, а когда наконец созвонились… она ушла от темы. Мне кажется, он плохо на нее влияет.
– Она сказала тебе, что все время гуляет с этим своим тайным американским парнем? – настойчиво спрашивает Уайпо.
– Да.
– Эти отношения должны завершиться, – заявляет Уайгон. Он наконец-то ставит фарфоровую чашку на стол. – Скажи ей, что она должна порвать с ним.
– Она слишком упряма, она не послушает меня, если… – Цзинлинь вздрагивает. Ее веки плотно сжимаются, и она кладет на лицо ладонь.
– Что такое? – Уайпо подвигает стул ближе.
– Ничего, глаз немного побаливает, – говорит Цзинлинь. Она убирает руку и несколько раз моргает, чтобы прояснить зрение. – Все нормально.
– Она послушает скорее тебя, чем нас, – вздыхая, произносит Уайгон. – Как так вышло, что у нас настолько непокорный ребенок? И почему она не выросла похожей на тебя? – Он берет палочки, ковыряет на тарелке длинный побег бамбука, откладывает палочки. – Ты должна сказать ей.
Цзинлинь вздыхает.
– Она влюблена.
– Нет, – возражает Уайгон, и его лицо краснеет от ярости. – Она не знает, что такое любовь. Она полюбит хорошего мужчину-китайца с хорошей семьей, который сможет дать ей хорошую жизнь. Когда позвонишь в следующий раз, скажи, чтобы она это прекратила.
Цвета мигают и меняются; в воздухе проносится едва уловимый химический аромат кондиционера для белья.
Комната, которую я не узнаю. Мой отец сидит на деревянном стуле – напряженный, скованный. Из маленьких керамических чайных чашек, стоящих перед ним, взлетают завитки пара.
На другой стороне стола в своем коричневом диване утопают Уайпо и Уайгон, их взоры потуплены. Они старше, чем в предыдущем воспоминании, и выглядят уже давно и сильно уставшими. Изможденными.
Моей матери нигде нет.
Папа навещает бабушку с дедушкой один? Это предположение меня ошеломляет. Под кожей разливается ледяное оцепенение.
Сколько секретов… Сколько недосказанности…
– Я продолжаю ей писать, – говорит дедушка.
– Я знаю, – отвечает папа.
– Она читала письма? – спрашивает Уайпо и поднимает на него взгляд, полный надежды.
– Я не знаю, – говорит мой отец, хотя очевидно, что все он знает.
Улыбка на бабушкином лице преисполнена боли.
– А Ли… Какая она?
– Очень похожа на свою мать. Сильная. Упрямая. – Он слегка улыбается. – Она очень талантлива.
– Она играет на пианино? – спрашивает Уайгон.
Папа качает головой.
– Рисует. Я привез несколько ее картин.
Он раскрывает портфель, вынимает папку и передает ее над столом.
Трясущимися пальцами Уайпо осторожно извлекает оттуда листы. Она подолгу разглядывает каждый из них. На рисунке углем она останавливается.
– Кто это?
– Ли. Это автопортрет.
Бабушкин палец парит над листом, повторяя в воздухе черные линии.
На рисунке я сижу в старых наушниках Акселя, опираясь на подлокотник дивана и подвернув под себя ноги, на коленях – скетчбук. Я помню, как рисовала по фотографии, которую он сделал на свою дурацкую мыльницу. Мы были знакомы всего ничего, но уже стали лучшими друзьями.
– Можете оставить их себе, – говорит папа. – Она не заметит. Она очень много рисует, без конца. Я пришлю вам еще что-нибудь.
– Надолго ты в городе? – спрашивает бабушка.
Отец обхватывает руками чашку чая. Отпивает.
– Девять дней.
– Часто путешествуешь? – интересуется бабушка.
– В данный момент не очень. Это моя вторая поездка за границу с тех пор, как мы виделись. – Папа ставит чашку на стол. – Надеюсь, в будущем буду путешествовать больше.
– Она счастлива? – спрашивает Уайгон.
– Ли? Да. Она… влюблена в свое рисование.
– А ее мать? Тоже счастлива? – Дедушка смотрит, не моргая.
– Думаю, да, – говорит отец и вздыхает. – Надеюсь, что да.
– Это самое главное, – произносит Уайпо.
Уайгон закрывает глаза.
– Она говорила тебе, что мы ей сказали? Когда она решила выйти за тебя замуж?
Папа выглядит смущенным.
– Да, она рассказала мне.
– Нам никогда не следовало говорить этого. – Его голос резок, глаза красноватые. – Это была наша вина. Мы надеялись, что наши слова вынудят ее остаться.
Цвета тускнеют. Вспыхивает свет.
За кухонным столом сидят мама, папа и я – только младше; у каждого в руках по вееру карт. У меня в волосах – прядка фиолетового. Кажется, это седьмой класс.
– Твоя очередь, Ли.
Ли-из-воспоминания кладет на стол карту, и мама охает. Ее губы растягиваются в широкую улыбку.
– Дори, ты себя выдаешь! – говорит папа.
Мама пожимает плечами.
– Ну и что?
– Нужно блефовать!
