Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

воспрепятствовать и менее всего – повлиять на планирование программы Первого канала ТВ. Несправедливость обвинения удваивалась для меня и тем, что в тот самый день, когда Майя, выступив на другом канале, назвала Васильева чуть ли не убийцей балетной культуры или чем-то в этом роде, он с пеной у рта защищал кандидатуру Плисецкой на жюри «Триумфа». О чем я не имела права рассказывать.

Скандал разразился в вестибюле Большого театра. Праздничная толпа дефилировала по кругу, здороваясь, обмениваясь новостями. К нам с Андреем примкнул Владислав Старков, тогдашний главный редактор «Аргументов и фактов», рассказал нам, как непросто издавать газету в рыночных условиях. Щедрин подошел и с ходу завопил: «Ты защищаешь человека, который торпедировал трансляцию Майиного юбилея, вы все вместе не дали ей получить „Триумф“!»

Очевидно, он был убежден, что я, являясь художественным координатором, а в ту пору и генеральным директором фонда «Триумф», могу влиять на решение жюри, определять, кому давать премию, а кому нет. Возражать было абсурдно – жюри совершенно независимо и непредсказуемо.

Меня поразила ненависть, звучавшая в его голосе, изощренный мат, который он прилюдно обрушил на меня. Владислав Старков, прерванный на полуслове, остолбенел. Он открывал рот, порываясь оградить меня от этого скандала, но не мог вставить ни слова. Опешил и Андрей. Тот ли это Родион, всегда уравновешенный? В истерике, потеряв самообладание, вопит на весь Большой театр! «Твой Васильев негодяй и карьерист, ты … его покрываешь, ты … предала нас с Майей!»

Забегая вперед, замечу: когда на следующий год Плисецкая была выдвинута на премию «Триумф», то выдвинул ее именно Васильев. Перешагнув через личные счеты, публичные оскорбления, Володя оказался несравнимо благороднее и независимее от сплетен и интриг, чем наши друзья.

– Ее характер не имеет значения, – убеждал Васильев жюри, – не важно, что она говорит и как себя ведет, она – великая балерина.

Через пару дней после скандала в Большом мы все четверо оказались на юбилее Геннадия Хазанова. Отведя меня в сторону, Родион проговорил, отчеканивая каждое слово:

– Извини меня, Зоя, хотя по существу я был прав, но о форме я глубоко сожалею, здесь я глубоко виноват. – Увы, он так ничего и не понял. Для него все дело было в лексике, которую он себе публично позволил, разговаривая с женщиной.

Но ссора с оскорблениями, брошенными в ярости, для личных отношений подобна быстродействующему яду. Ерундовый провокационный повод, как тест в любой размолвке старых знакомых, проявил нечто более глубоко спрятанное на уровне подсознания, чем вырвавшиеся случайно слова.

Быть может, это было скрытое раздражение оттого, что они остались зависимы от российских СМИ? Наши же творческие замыслы, в первую очередь Андрея, не связанные с милостью или невниманием художественного начальства и высокой власти, успешно осуществлялись. И самое парадоксальное, что, будучи далеко от пирога высших почестей и наград, мы жили в те годы взахлеб. Даже ограничения, возникавшие при осуществлении замыслов Андрея, не перечеркивали главного: 80-е и 90-е годы оказались для него фантастически продуктивными, насыщенными значимыми событиями. В последней трети прошлого века его избрали членом Российской академии образования, академий США, Франции, Германии, Латвии, книги выходили огромными тиражами, переводились в десятках стран. О нем были сняты кинокартины и телефильмы. Вознесенский становится повсеместно узнаваемым. Сверхпопулярными в то время стали песни Раймонда Паулса в исполнении Аллы Пугачевой на стихи Вознесенского – «Миллион алых роз» и «Песня на бис». И, конечно же, звучащая по сей день рок-опера «„Юнона“ и „Авось“» по его поэме «Авось» в театре Ленком с поразительной музыкой Алексея Рыбникова в постановке Марка Захарова. Игра Коли Караченцова (Резанов) и Лены Шаниной (Кончита) надолго становится эталоном исполнения музыкального сочинения драматическими актерами.

В номере от 7 июля 2016 года газета «Московская правда» писала: «35 лет назад в столичном Театре имени Ленинского комсомола состоялась премьера знаменитой рок-оперы Алексея Рыбникова на стихи Андрея Вознесенского «„Юнона“ и „Авось“» в постановке Марка Захарова. Все эти годы спектакль идет при аншлагах, и достать билеты на него так же сложно, как и три с половиной десятка лет назад, когда самые рьяные зрители пытались залезть в окна, подделывали билеты, ночами дежурили у билетных касс на Малой Дмитровке, жгли костры, чтобы согреться, записывая номер очереди на ладонях и ведя перекличку каждый час».

Наше существование с Андреем, узнаваемым на улице, в зрительном зале, на отдыхе, в поликлинике, становится довольно сложным. В те годы, входя на борт самолета, а нам приходилось летать часто, мы были обречены писать автографы на билетах, ладонях, подбородках и щеках. А мои шансы остаться одной, найти хотя бы несколько часов для работы сжимались, как шагреневая кожа. Лишь две повести – «Близкие» и «Окнами на юг», «Американки плюс», переиздание книги «Американки», цикл коротких рассказов о Ю. Любимове, В. Аксенове, А. Демидовой, О. Табакове, Р. Хамдамове, О. Меньшикове, М. Жванецком, Е. Гришковце да публикации отдельных глав из новой книги – вот то немногое, что было напечатано за последние годы.

Итогом того десятилетия стало издание моего двухтомника «Зазеркалье». Творческие паузы, которые я всегда воспринимала болезненно, эти оборванные порывы побыть одной, чтобы регулярно писать, казались абортами и постоянно отзывались тоской о несостоявшихся замыслах. Быть может, поэтому в эти короткие промежутки возникла потребность создания каких-то культурных проектов, из которых «Триумф» стал не только любимым детищем, но и образом жизни. Не знаю, что меня в ту пору больше радовало – рецензия на публикацию моего рассказа или наращивание авторитета премии «Триумф». Когда ее называли в СМИ самой престижной, честной, высокой и действительно независимой, единственной в России премией во всех видах искусства, я, признаться, была счастлива. Вот так и случилось, что жизнь все дальше уводила меня от письменного стола. Этот вынужденный зигзаг судьбы порой и сегодня отзывается во мне чувством утраты…

Спровоцированный Родионом конфликт длился несколько лет. Потом его приглушило время, все ушло в прошлое. Майю показывают по всем каналам ТВ, она получила «Триумф», «убийца» ее творчества Васильев написал предисловие к новому альбому ее фотографий, где собраны снимки лучших фотомастеров мира. Что касается публики, то она как связывала имена Плисецкой и Васильева в истории балета Большого, так и связывает.

После формально исчерпанного конфликта мы продолжали встречаться, чинно беседовать, посещать друг друга, но прежнее доверие ушло безвозвратно. Для меня, как это ни странно, самым травматичным оказалось само предположение Родиона (а следовательно, и Майи), что мы с Андреем вообще способны плести интриги, то, что они поверили первому слуху, сплетне, оговору. Мимолетная провокация перечеркнула испытания, через которые мы проходили вместе, ту цену, которую часто платили за право собственного голоса, поведения. Беспрецедентное увольнение Майи из Большого театра (кстати, вместе с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой),