Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

Там стоял накрытый стол, за которым пили и закусывали четверо – Вася, его жена Инна Генц, Эльдар Рязанов и его тогдашняя жена Нина Скуйбина. Нину я тоже знала, она работала редактором в Шестом объединении «Мосфильма», где я была главным редактором совета. Через несколько лет она скончается от скоротечного рака, и Рязанов, «первый жених» столицы, некоторое время спустя соединит свою судьбу с Эммой, своей помощницей по «Мосфильму». Эмма окажется для него идеальной спутницей.

Когда я вошла в кухню, они смеялись. Пригласили меня присоединиться к поминкам, всем видом показывали, что «ушедших уже не вернуть, а жизнь продолжается». Вася тут же напомнил, что отец был легкий, веселый человек: «Он бы нас одобрил». Но мне стало не по себе, я заторопилась. Меня не очень удерживали. Потом, словно спохватившись, Инна сказала: «Давайте спросим у Зои?»

Все закивали, и она обратилась ко мне: «Где можно срочно достать черную икру? Мы тут обсуждали, как отослать банку нашему приятелю, он – эмигрант, бедствует». (Черная икра в Европе и Америке стоила безумно дорого, и некоторые наши эмигранты, имея возможность получать ее от друзей и родных в СССР, зарабатывали деньги на ее перепродаже. Упоминания об этом есть, например, в книге Андрона Кончаловского.)

Я не нашлась что ответить. Быть может, они по-своему были правы – жизнь продолжалась, и тем, кто бедствует, надо помогать, но я никак не могла переключиться, у меня перед глазами стояло лицо усопшего, не оставляли мысли о его столь много вместившей жизни. Этот человек первым увидел еще не остывшее тело Маяковского. Этот человек женился впоследствии на его вдове и музе, посвятил им свое творчество и жизнь, разделил все опасности, сопряженные с их именами – травлю, разоблачения. Что он чувствовал, о чем думал, когда, прощаясь с Лилей, развеивал ее прах в полях близ Звенигорода? О чем сожалел в свои последние часы?

Смотрю на снимки… Мы в доме Бриков за одним столом с их французскими знакомыми, исследователями-славистами Клодом Фриу и Ирен Сокологорской, которые теперь стали для нас самыми близкими друзьями в Париже. Мы вдвоем с Лилей, щека к щеке, ее руки на моих плечах, и надпись: «Молодой Озе от старой Лили».

Глубинные и тайные мотивы разрыва Бриков с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным и того, как этот конфликт укоротил жизнь Лили и Василия Абгаровича, старики унесли с собой.

* * *

Прошло десятилетие, и однажды, казалось, «на ровном месте», Щедрин и Майя разошлись и с нами. Случилось это не сразу.

После их отъезда в Германию мы виделись в Москве, звонили друг другу, связь не прерывалась. Конечно, ушли в прошлое неизменные встречи вчетвером Нового года, обсуждение свежих новостей, внезапные звонки: «Я прочитал», «Я слышал», «Когда будете в Москве?», «В Мюнхен не собираетесь?». Но мы уже не ощущали эту пару как часть нашей общей жизни, как людей, с которыми, встретив, начинаешь разговор с полуфразы.

Году в 1994-м я пересеклась с Родионом в Германии. Когда возникла идея фестиваля «Триумфа» в Гамбурге, я вылетела туда на неделю для встречи с партнерами. Этот приезд запомнился мне надолго посещениями дома Ирины и Альфреда Шнитке. С ними мы были знакомы со времен первых спектаклей на Таганке, Альфред Гарриевич написал музыку к «Ревизской сказке». Юрий Петрович Любимов преклонялся перед гением Шнитке, старался вовлекать его, полузапрещенного, в свои постановки.

В тот первый мой приезд Альфред, уже тяжелобольной, с трудом говорил и передвигался по комнате. Мы садились за стол к чаю, на открытом рояле стояли ноты (это Ирина по многу часов играла, готовясь к выступлениям). Когда Альфред уставал, она укладывала его в постель, и потом мы с ней еще долго перешептывались. Ирина рассказывала поразительные вещи: Альфред, лежа, преодолевая боль, немоту конечностей, мысленно пишет музыку, воспроизводя будущую партитуру. Эта одержимость музыкой, полагала она, держит его мозг в состоянии вдохновения, рождая сочинения такой силы. Только что написанный им квартет забрал Ростропович, он навестил их на днях и согласовал имена будущих исполнителей – музыкантов мирового уровня.

Во второй мой приезд Шнитке уже не говорил. Новый инсульт парализовал его речь, движения, но музыка все еще оставалась с ним, она умирала последней. Лицо Альфреда в тот раз было одутловатым, необыкновенно бледным, внимательные глаза глядели осмысленно и печально, один, полуприкрытый, придавал Шнитке сходство с птицей. Казалось, мы прощались навсегда.

Через год при большом стечении музыкантов и артистов со всего мира мы с Андреем присутствовали на его похоронах в Москве. В гробу его восково-белое, неподвижное лицо сохраняло величие и успокоение. Помню слезы Ростроповича, звенящую тишину, посреди которой скрипел механизм машины, опускавшей гроб в быстро оформленную мраморную, словно саркофаг, подземную щель. Прощание напоминало трагический финал античной пьесы.

Однако я мысленно еще долго не расставалась с великим маэстро. В то, второе мое посещение Альфреда в Гамбурге я заговорила с Ириной о замысле книги, где Шнитке рассказал бы о себе – нечто вроде художественной биографии. В ту пору издательство «Эксмо» уже начало печатать составленный мной цикл «Золотой коллекции „Триумфа“», где лауреаты и члены жюри рассказывали о своем искусстве. Книга могла быть написана в любом жанре, но обязательно от первого лица. Ирина вспомнила, что уже существует рукопись «Встречи со Шнитке» новозеландского скрипача Александра Ивашкина, который беседовал с Альфредом на протяжении 12 лет. «Опубликовать рукопись не удается, у издательства „Культура“ не хватило средств», – посетовала Ирина. Я упросила ее дать мне почитать «Встречи» хотя бы на один день. В гостинице, ночью, я буквально проглотила текст. Размышления композитора о музыке, театре, кино были удивительно ярки, процесс рождения музыки оживал на страницах с необыкновенной свежестью.

Ирина пояснила, что издательство «Культура» начало потихоньку прогорать, когда книга уже набиралась. Забегая вперед, скажу, что, вернувшись в Москву, я убедила тогдашнего главного редактора издательства «Культура» Николая Анастасьева (с которым именно в те дни была связана публикацией моего двухтомника «Зазеркалье») выпустить книгу Шнитке. Речь шла о сравнительно небольших деньгах, я пообещала, что их возместят. Лауреатам премии «Триумфа» в редких случаях можно было выделять из бюджета недостающую сумму. Так появилось уникальное издание бесед с Альфредом Шнитке, ставшее наиболее полным и единственным прижизненным.

А между тем продолжались деловые встречи (мои и исполнительного директора фонда «Триумф» Дмитрия Самитова) с боссами немецкого ТВ, наши партнеры по фестивалю в Гамбурге уже арендовали залы, согласовали репертуар. Выкроив окошко между встречами, я позвонила Родиону Щедрину.

– Ну что тебе стоит? – кричал в трубку столь знакомый мне голос, прорвавшийся в номер гамбургской гостиницы. – Ты садишься на электричку до Мюнхена, я тебя встречаю на вокзале, мы едем к нам домой, потом гуляем по городу, я тебя свожу в такой ресторан, там такая вкуснятина, какую нигде в