Горы дышат огнем - Веселин Андреев

Молодцы, вы выполнили свое обещание! — по-свойски говорит нам один мужчина.

— А что же мы вам обещали?

— А мы ведь были в Петриче и там вас пригласили. Вы обещали, и вот — пожалуйста!

— Ах, черти вы хитрые! На Гылыбце тоже вы были? Расправились вы с этой полицией. Может, уж хватит? — подмигнул нам беззубый старик, сам наверняка порядочный хитрец.

— По-моему, вас все больше становится! — вмешался другой мужчина, и в его словах явно чувствовалось желание, чтоб нас было больше.

Площадь перед зданием управления уже заполнилась, а жители все шли. Встал Коце. Наступила такая тишина, что село казалось вымершим. Смолчане никогда еще не собирались так дружно. Пришли все — дети, мужчины, женщины. Тогда живое честное слово нелегко было донести до народа, дорогу приходилось пробивать оружием, и люди принимали его, как живительную влагу. Наш молодой комиссар рассказывал собравшимся о партизанских тропках, о гремящих фронтах Украины, о грядущем дне освобождения, а жители то хмурили брови, то вдруг улыбались. Конечно, были и такие, кто сразу не соглашался с нами, но, увлеченные, они не проявляли своих чувств. Может, старики, многое повидавшие на своем веку, думали: «Доживем — увидим... Уж каких только сладких речей мы не слышали!..» Однако лица светились надеждой и одобрением.

Когда Коце заговорил о тяжелом положении народа, кто-то не выдержал и замахал шапкой: «Правильно! Жизни нет!» Большинство одобрительно зашумело, другие зашикали: «Тише, дайте послушать!»

— Где же спасение? — спросил комиссар, и кто-то громко крикнул в ответ:

— В Отечественном фронте!

Видно, это был наш человек или слышал наши речи в другом селе.

Когда наступила тишина, слово взял староста:

— Селяне, эти люди пришли к нам в гости. В горах хлеб не родится. Пусть же каждый принесет им что-нибудь.

Женщины направились к домам, сетуя на свою недогадливость. Но оказались и более предусмотрительные: они уже доставали из-под фартуков «что бог послал». Эх, где же этот бог? Если бы он мог каждый раз давать по стольку не только для нас, но и для них самих! У нас собралось столько хлеба, сала, сыра, яблок и орехов, что мы с трудом могли все это захватить с собой.

Женщины и девушки окружили Лену, Бойку и Соню, разглядывали их, расспрашивали. Некоторые пожилые крестьянки глядели с укором: зачем женщины-то отправились в горы и носят брюки? Известно ведь: гайдуцкое дело — мужское... Другие же смотрели на наших партизанок с гордостью и даже тайной завистью. А девушки, преодолевая застенчивость, обнимали их и отдавали им свои теплые кофты.

Мужчины-партизаны не чувствовали себя забытыми: смолчанки прикалывали им к груди большие хризантемы, втыкали цветы дикой герани в дула винтовок.

Теперь мы понимали, как рождаются народные песни...

Да, времена меняются. Наши высокие душевные стремления ничего общего не имеют с погромами, чинимыми карателями, но в памяти народа остается все.

Ведь это же было Смолско!

«Мы уже издалека видели его и не могли нарадоваться, глядя на опрятные домики и огороженные дворы. Вскоре все это должен был охватить опустошительный огонь. Жестокая миссия!»

Нет, слава богу, это не нам предстояло его сжечь. Это говорит Захарий Стоянов.

«...Я люблю смотреть на Смолско весной с холма, где вьется дорога на Пирдоп. Река внизу скрыта. Ее очерчивают густые заросли вербы. За узкой полосой полей буйно зеленеют сады. Вверх по холму взбирается Смолско со своими белыми домами, с кофейно-красными крышами. Если прищурить глаза, кажется, что эти дома устремились к самой вершине. Действительно, как цветы в венке, сплетаются друг с другом хребты Среднегорья (здесь есть и вершина по названию Венок), поросшие темными лесами, светлой травой, расчерченные вехами дубов. А за ними — Стара Планина».

Действительно жестокая миссия — сжечь Смолско, которое, как и Тырново, расположено на крутом холме. «Через несколько минут в селе уже бушевала буря. Буйные красные языки пламени, смешавшись с дымом, закрыли ясное весеннее солнце, метались из стороны в сторону, поднимались к небу. С треском рушились постройки. Село погрузилось во тьму, и мы сами испугались содеянного нами! Оставшийся в несчастном селе скот в испуге несся к еще неподожженным кварталам. Лаяли и выли собаки, подняв морды к небу, будто просили пощады...» Каратели не всегда успевали довершить дело: сгорело только пятнадцать домов.

А сыновья и дочери Смолско были в то время на укрепленных позициях у Петрича.

В Смолско в двадцать шестом году была создана первая ячейка РМС в Болгарии. В следующем году был убит славный сын этого села и всей Болгарии Иван Пенев. В светлую сентябрьскую ночь сорок первого года мы с Марином отсюда послали в казарму пятнадцать ремсистов...

Память обо всем этом, конечно, ожила в Смолско в тот день.

Смолчане, особенно женщины, расспрашивали о нашей жизни.

— Ну хорошо. Живете вы в землянках, а дым откуда выходит? — спрашивала женщина с ребенком на руках.

— Как, неужели и мужчины месят хлеб? — удивилась другая. — Какие же вы тогда комиты[77]?

— Да у нас уж так: женщины учатся стрелять, а мы — месить хлеб. Разве это зазорно?

— Почему зазорно? Хорошо. Ну а хлеб вы замешиваете с дрожжами или с содой?

Все нужно было объяснить. Только одного не могли мы сказать: где точно находится наш лагерь. В горах! Тот, кому нужно нас найти, знает, как это сделать.

По-городскому одетая толстушка удивляется:

— Одежда на вас старенькая, но чистая, залатанная. И побриты, и вид у вас не голодный. А говорили: кожа да кости; заросшие, как арестанты.

Перед боевой операцией мы всегда приводили себя в порядок. Мастер-парикмахер Здравко ловко стриг нас. С лезвиями для бритья было трудновато, но постепенно мы набрались опыта и научились их точить. Данчо, конечно же, не удержался от шутки:

— А у нас есть и салон-парикмахерская. Высший класс! Проветривается со всех сторон!

— Да ну! — принимает толстушка игру. — А где же она находится?

— В каждом овраге, где вода.

Не бог весть какая шутка, но сейчас она вызывает громкий смех женщин.

— А скажите, когда вы возьмете власть, земля, как в России, отойдет коммуне? — меняет тему разговора пожилой крестьянин.

— Сегодня, бай, еще рано говорить об этом... — быстро вмешивается Брайко, чтобы не позволить какому-нибудь неосторожному юноше опередить себя.

— А эти проклятые налоги. И вы их будете требовать? — спрашивает другой крестьянин.

Кто-то спросил Храсталачко, общими ли будут женщины. Тот вместо ответа