Горы дышат огнем - Веселин Андреев

они встречаются с Брайко и прижимаются к стене по обе стороны от двери. Мильо поднимается по лестнице, пытается открыть дверь. Закрыто! Он стучит... (Озвучивание фильма произойдет потом, когда эта тройка расскажет нам все.)

— Кто это? — спрашивает хриплый голос.

— Пустите погреться!

— А кто вы такие? Что вы здесь делаете?

Мильо рассказывает заранее придуманную историю, кое-что сочиняет тут же: полицейские сотрудники из Этрополя, спешат на поезд в Саранцы... Немного бы обогреться, чайку попить...

— Мы вас не знаем и знать не хотим! В такое время полицейские не ходят.

Брайко не терпит жандармов. Он весь кипит и того гляди швырнет гранату в окно. Может, дело дойдет и до этого, но не сейчас.

— Откройте, не по-товарищески это. Мы ведь мерзнем. Почему вы так поступаете? — возмущается Орлин.

— Проваливайте, хватит вам стучать! А то сейчас выйду...

Ничего не может быть глупее этой угрозы: ведь этого нам только и надо! Но он не выходит...

Мильо уже ругается как настоящий полицейский, грозит, что завтра же напишет рапорт полицейскому начальнику об отсутствии часовых, упрекает: лесовикам открываете, а своих держите, пока не окоченеют... Однако полицейские предпочитают скрываться за закрытыми дверями: завтра, мол, они что-нибудь придумают. (Потом они и в самом деле доложат, что шел проливной дождь, часовой вошел в здание погреться и что нас было тридцать человек!) Пришло время бросать гранату.

...Изо всех сил прижимаюсь щекой к шершавой коре, она колется, но я не чувствую боли... Вдруг их изрешетят из автоматов через дверь?.. И почему они ничего не предпринимают?.. Уже пришло время бросать гранату...

...И Брайко уже готов рвануть предохранитель гранаты, но тут ему в голову приходит отчаянная мысль:

— Послушай, коллега, позови-ка ты Димитра! — обиженным голосом кричит Мильо.

— Какого Димитра?

— Какого Димитра? Да Мито же!.. Мито из Бунова. Он нас знает. Чего тут долго разговаривать?..

Как же помог нам этот Мито, тот самый полицейский, что праздновал в селе именины! Слова «Мито из Бунова» оказались куда более действенными, чем «Сезам, откройся!».

И наши ребята втроем входят внутрь. Они потирают руки, чтобы согреться, чуть ли не прыгают, делая вид, что замерзли (этот цирк необходим, чтобы помешать полицейским как следует рассмотреть их форму). Один занимает место в углу у печки, второй идет в противоположный угол, третий остался у дверей. Вот полицейские и в западне!

— Ну и странные же вы люди! — говорит им высокий полицейский. — Как мы можем открыть дверь в такое время, когда вокруг ходят лесовики?

— Какие там лесовики, — усмехаясь, отвечает ему Орлин.

— Какие! Ты вот поторчи тут целую ночь, а тогда говори!

— Они даже приходили в Радославово, и в Петрич, и в Стыргел! Много их бродит в этих краях, — уточняет другой полицейский.

— Да ну вас! Не болтайте.

— Да что мы, шутить, что ли, этим будем?

— А знаете, вы правы. Мы ведь тоже лесовики! Руки вверх!

Три пистолета направлены на полицейских. Те сначала закричали, что, мол, за глупая шутка.

— Шутки кончились. Быстро руки!

Полицейские сидят, как сраженные громом, не зная, то ли им поднимать руки, то ли смеяться. Такое идиотское положение...

— Ложись! — кричит Брайко.

Полицейские бросаются на пол...

Но я ничего этого не видел и сгорал от нетерпения. Почему они не дают условный сигнал? Не может быть, чтобы наши сдались без боя. А вдруг шаги бойцов всполошат полицейских и они откроют стрельбу?

Я дал сигнал Стоянчо, он — Алексию. Подождал, пока Алексий добрался до Мустафы и Колки. Потом — все вперед. В момент мы оказались на лестнице. Коридор, двери налево — темнота, голоса слышатся справа. Я толкнул дверь — и сразу же рассмеялся. Трое полицейских лежали, распластавшись на полу, будто занимались изучением приемов плавания, а наши отбирали у них пистолеты и обыскивали.

Я не стал в присутствии полицейских упрекать товарищей в том, что они не дали условного сигнала, а только спросил: «Что здесь происходит?»

Орлин не понял меня и улыбнулся:

— Да ничего. Они смирненькие, слушаются нас во всем!

— Как же, смирненькие! Это мы их усмирили, а попадись-ка им!.. — возразил Брайко.

В круглой жестяной печке потрескивал огонь. Вдоль двух стен — койки, напротив — стол, на нем — телефон, стаканы с вином, закуска. В пирамиде торчат винтовки.

— Ох-ох, дорогие мои бомбочки! — как всегда в таких случаях, шутливо проговорил Мустафа и принялся собирать оружие. Пахло портянками, сапожной ваксой, кислой капустой.

— Где четвертый? — Орлин задал этот вопрос так, что полицейские даже вздрогнули.

— Откуда вы знаете, что нас четверо? — выпучив глаза, ответил вопросом на вопрос низкорослый полицейский, а сам кивком головы показал на соседнюю комнату. Орлин и Колка привели из другой комнаты толстяка. Цвет его лица менялся на глазах — от красного до бледно-желтого, будто ему насосом то впрыскивали, то сразу же откачивали кровь.

— Добрый вечер, господа...

Мы с трудом разобрали, что он пробормотал: у него будто язык распух от страха.

Стоянчо сосредоточенно перелистал архивы и забрал их, чтобы изучить в спокойной обстановке. Полицейские все время говорили с нами угодливым тоном, когда услышали приказ раздеваться, просительно уставились на нас. Однако, не встретив сочувствия, вынуждены были подчиниться. Они путались в одежде; снимая бриджи, неуклюже подпрыгивали и падали на койки.

— Ну хватит, хватит вам прикидываться! — поторапливал их Стоянчо.

Раздевшись, полицейские стыдливо отворачивались. Я их понимал: человек всегда стыдится своей наготы, а ведь сейчас полицейским приходилось снимать одежду при исполнении служебных обязанностей...

— Но ведь... вы нас не...

И тонкий голос осекся, не будучи в состоянии произнести страшное слово. Это сказал высокий полицейский с совиным лицом.

— Подумаешь! — бросил я. — Мир и без вас обойдется!..

И этот верзила в отчаянии бросился на койку. Толстяк и еще один, черноглазый и плотный, поставили его на ноги.

— Почему вы стали полицейскими?

— Мобилизовали нас... насильно! — ответил толстяк.

— А почему вы такие «храбрые»? — с издевкой спросил Мустафа.

— Да ведь много ли нам платят?.. — промямлил толстяк.

Черноглазый оказался похитрее.

— Мы не хотим драться с вами, вы — народные...

Мы дружно рассмеялись, и он осекся; так и не узнали, кто мы такие, по его мнению.

Высокий продолжал выяснять мучительный вопрос о жизни и смерти.

— Мы ведь ничего