Горы дышат огнем - Веселин Андреев

принципу. Однажды он починил грузовик так, что тот развалился, не выехав из мастерской. Его вызвали для объяснений. Ванюша предпочел «объясниться» сам: оглушил гаечным ключом фрица-конвоира и исчез во мраке. Проход через колючую проволоку он прорезал задолго до этого случая.

Ванюша скрывался на Витоше. Однажды он наткнулся на белоэмигрантов. К счастью, они еще не утратили любви к своей бывшей родине и передали Ванюшу нашим товарищам из отряда имени Хаджи Димитра.

О нем узнали Христо Синигеров и еще несколько наших из Мирково. Чего только они не были готовы сделать для Ванюши! Они его взяли к себе, даже нашли врача — зубного протезиста, и тот сделал для Ванюши протез. Самым смешным мне казалось то, что эти мирковчане хотели опекать Ванюшу (в полном смысле этого слова) до прихода Красной Армии. «Но Ванюша не давал нам покоя — к партизанам да к партизанам! Мы с ним носимся как с писаной торбой, а он — фашистам, говорит, помогаете, если меня не отдаете в отряд!» Ванюша и в селе не оставался без дела: вырезал клише, с которого было напечатано множество листовок. Теперь это клише хранится в Музее революционного движения. В конце концов, когда в селе начались облавы и возникла опасность, что Ванюшу схватят, его передали бай Георгию, отцу Лены.

— Мы ехали поездом в Саранцы. Я всю дорогу должен был молчать: болгарского я не знаю, а если заговорю по-русски, то всякое могло случиться. Идет кондуктор: «Билеты, пожалуйста!» Я молчу. «Билеты, пожалуйста!» Бай Георгий подает и мой, объясняет: «Это глухонемой...» — Ванюша заливается смехом. — Но бывало и похуже. Какой-нибудь гад начнет ругать Красную Армию, а мне так и хочется схватить его за шиворот: «Замолчи, сволочь!» Однако приходится молчать.

Впрочем, если быть откровенным, то надо сказать, что наша любовь к Ванюше прошла сквозь испытания. Прежде всего, нас огорчило то, что он беспартийный. Мы знали, что беспартийных намного больше, и все-таки... Нам казалось, что уж он-то проник во все глубины марксизма. Кроме того, нам хотелось — мы, конечно, друг другу не говорили этого, — чтобы он был богатырского роста.

Чего мы, в сущности, хотели? Это был человек, а мы делали из него идола. И забывали, что сами мы так или иначе все были профессиональными революционерами.

Когда мы узнали Ванюшу ближе, поняли, что он прекрасный, чистый человек, простой парень. Он был настоящим патриотом, безукоризненным воином. Таким мы его и запомнили — нашего Ванющу. Нет более сильной любви, чем та, что прошла проверку в испытаниях...

Он был скромным, сердечным, внимательным. Тихо сидел, бывало, где-нибудь в углу землянки или возле нее. Никто бы и не подумал, что этот человек прошел такой нелегкий путь. И все время он что-нибудь мастерил. Любая работа ему по душе. Он был мастер на все руки! Ванюша пек пирожки, чинил сапоги, изготавливал деревянную обувь, чинил наше оружие, делал шомполы. Обмотку катушки для радиоприемника он сделал так (несколько тысяч витков), что получилась она даже лучше фабричной (сам Храсталачко, несколько спесивый мастер-электротехник, снял перед ним шляпу!). Он хотел приспособить наши винтовки для автоматической стрельбы и все сердился, что мы не можем найти для него соответствующего инструмента.

Особенно оживлялся он по вечерам. Мы окружали его, и он рассказывал. Теперь мне трудно припомнить все его рассказы. Врезались в память те, где речь шла о выпавших на его долю испытаниях. Он не пытался нас чем-то удивить, да и рассказчик он был не бог весть какой. Однако тогда, если Ванюша рассказывал, никто не хотел идти за дровами или за водой, а часовые из караула приходили раздосадованные. Эти простые рассказы подкупали своей сердечностью и тем, что нам их рассказывал человек оттуда.

— Ничего, товарищи! Прогоним фашистов — и у вас будет хорошо! Вы будете приезжать к нам, а мы — сюда. Настоящее братство!

Может, я вспоминаю не лучшее, что говорил Ванюша. Но ведь слова стираются в памяти, ведь стираются даже золотые монеты... И будто для того чтобы подтвердить, что все это будет, он включал радио на полную громкость, а когда диктор замолкал, замечал:

— Идут, идут наши! Надо их встретить как следует.

Он слушал все передачи из Москвы. Слушал и молчал. Взгляд его был устремлен куда-то далеко-далеко. В эти минуты никто не мешал ему мыслями побыть на родине...

— Почему вы мне так говорите, товарищ командир?

Подбородок Стефчо опять задрожал:

— Слушай, Ванюша, ты что, хочешь, чтобы тебя убили? Что у нас в чете, сто красноармейцев, что ли?

Стефчо сказал то, о чем думали мы все, но только сейчас мы совершенно четко осознали это. Понял это и Ванюша. И сказал тихо, каким-то незнакомым голосом:

— Я должен сражаться, сражаться! Да вы знаете, что это такое: красноармеец был в плену?

Мы не знали. И поняли его только позже...

— Давай, Ванюша, спустим с них шкуру! — обнимая его, сказал Брайко. — Но ты, браток, на рожон не лезь!

Если бы бачокировцы тогда не опоздали, они могли бы перебить всех «охотников» до одного. Но и так неплохо: один убит, двое ранены. Гонимые страхом, враги бежали до Миркова. Там они собрались все только на следующий день. А в рапорте они утверждали, что «были вынуждены отступить перед превосходящими силами противника (60 человек!) и вследствие беспросветного тумана». До прибытия жандармерии пирдопская полиция избегала столкновений с бачокировцами...

— Андро, — предложил Караджа, — нужно напис ать что-нибудь такое... Ты меня понимаешь... ну, вроде:

Но для несчастных бедняков защитой был Чавдар-воевода!

Даже Орлин, скупой на похвалы, сказал:

— Ну что, ребята! Не так уж мы плохи...

И НАС НАЗЫВАЛИ АПОСТОЛАМИ

Много еще той осенью буду я ходить по родному краю. Стоит закрыть глаза, и я вижу тенистые тропинки, укромные уголки и светлые поляны где-то между Гылыбцом и Козницей, слышу шум леса и рек, кваканье лягушек, фырканье лошадей и собачий лай. В памяти эти реальные звуки сливаются с условными сигналами. Слышу голоса, много человеческих голосов. Некоторые заставляют вздрагивать: ведь тех, чьи голоса так явственно звучат в памяти, давно уж нет. Значит, и в самом деле ничто не исчезает: голос погибшего остается в памяти его друга, и это тоже бессмертие, которое человек дает человеку. И я вижу людей. Как же их много! И все они живут в воспоминаниях. А тогда бывали мгновения, когда мы чувствовали себя лишь маленькой горсточкой!..

Я хожу со Стоянчо, хожу с Колкой, хожу с