В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

маленькая рука сжимала ложку так, что она тряслась, и напрягалась, жила каждая жилка на тоненькой шее, а в затуманенных глазах, устремленных в тарелку, сквозила горькая печаль оттого, что она так быстро пустеет. Он ел, не по-детски жалея, что приходится съедать пищу.

Было что-то общее с тем выздоравливающим ребенком у наших молодых хозяев, и к горлу моему вдруг подкатил комок. В сущности, все они — дети, дети революции, едва вступившие в неведомый им мир — грозный, великий, яростный мир борьбы за переустройство жизни, за уничтожение вековой несправедливости на их земле.

Провожало гостей все селение. Один из молодых бойцов отряда самообороны влез к нам на броню, твердо стал на ней и ехал до конечного поста, сжимая автомат свободной рукой. Сухой ветер трепал его густые черные волосы, горячие глаза пристально всматривались в холмы предгорья. Он всем видом старался показать, что, пока находится на одной машине с нами, готов первым принять на себя опасность. Тающим зеленым облаком уходили в распадок сады, скрывшие селение, и долго-долго алым приветным огоньком трепетал в воздухе флаг непобедимой крепости Калайдана — одной из многих крепостей революции на афганской земле.

Снова ночь, и вдалеке снова постреливали. Теперь мне виделись не одни наши разведчики, пока не вернувшиеся в лагерь, но и знакомые афганские парни на крыше сельской школы, в тесных окопчиках у скрещений дорог, у края садов и виноградников.

Мерцание звезд, редкие бледные трассы метеоров и малиновые трассы пуль, вспарывающие черную глубину долины, вся эта зыбкая тревожная темень навевали мелодию знакомой песни, и слова ее приходили сами собой, хотя я не был уверен, что они в точности повторяют услышанные минувшим вечером. Главным ведь было то, о чем рассказывала эта песня-быль...

Гранатовый цвет, гранатовый цвет, Как розовый снег, на дороге. А нас уже нет — ушли мы в рассвет, Ушли мы в рассвет по тревоге. За танками — ветер да пыльный туман. Мы оба — солдаты и дети крестьян. Ведет нас обоих свобода Дорогой надежды народа. Улыбка твоя, как огонь, горяча — Мне лучшей подмоги не надо. Я знаю надежную силу плеча Сарбаза из Джелалабада. Нам выпало нынче по триста шагов До желтого гребня — засады врагов, А там уж до новой ракеты Нам хватит одной сигареты. Стальная гроза летела в глаза, Орлиные выси тревожа. — Ну, как там дела, сарбаз Абдулла?— Порядок, товарищ Сережа! Мы смерть одолели — так было не раз. До встречи — до новой тревоги, сарбаз, Пока не раздавим душмана В последнем ущелье Афгана. Гранатовый цвет, гранатовый цвет — Гранатовый цвет на дороге. И снова нас нет — уходим в рассвет, Уходим в рассвет по тревоге. Стучи автоматом, морзянка, стучи — Мне слышится голос знакомый в ночи Сарбаза из Джелалабада: «Засада! Засада! Засада!» Двенадцатый час продолжается бой — По восемь душманов на брата. Смертельным огнем разгорается боль В простреленном теле солдата. Глаза застилает кровавая мгла... Немного еще продержись, Абдулла! Немного, немного, немного! — Под танками стонет дорога, Гранат облетал, и бой затихал, Дымился закат, догорая. Родимую землю сарбаз обнимал, За счастье ее умирая. Мы рядом стояли, не прятали слез — Как будто услышали шелест берез. И, сбросив папахи тумана, Сутулились горы Афгана,Он тихо сказал мне: «Не надо, браток, Не надо — не плачь ты об этом... Возьми ты на память мой синий платок, Расшитый гранатовым цветом. Мне мама его на дорогу дала, Его вышивала сестра Джамила...» И губы его замолчали, Как будто уснул на привале. Прощально ударили в небо стволы, На танки садилась пехота. Кричали на скалах седые орлы, Кружили огни вертолета. Мы снова спешили навстречу огню. Нам дети бросали цветы на броню, И в синей гранатовой рани Солдатки махали чадрами. И снова — рассвет, гранатовый цвет, И слышу я слово: «Засада!» И вижу живого, кого уже нет, — Сарбаза из Джелалабада. И я повторяю солдатский завет, И жжет мою душу гранатовый цвет, Пока не раздавим душмана В последнем ущелье Афгана.

Трофеи старшины Скалянского

— Почему бы и не взять? Я думаю, взяли бы вас за милую душу — разведчики народ гостеприимный. — Мой собеседник Валерий Павлович Коротнюк улыбнулся одними тлазами и добавил: — Конечно, если бы начальство не засекло.

Коротнюк и сам относился к тому начальству, которое на деле куда менее сговорчиво, и все-таки я пожалел о собственной нерешительности в ту ночь, когда тревога в расположении разведчиков оборвала незнакомого певца. Надо было хоть попытаться влезть в одну из боевых машин, глядишь, начальство в темноте и проморгало бы. А уж потом, вдали от воинского лагеря, на дорогу из машины не высадят.

Известно: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Теперь приходилось восстанавливать картины событий по рассказам людей, не очень-то охотно повествующих о своих боевых делах...

Рассвет в тот день словно запаздывал — над долиной и окрестными горами висели слоистые серые облака, похожие на летучую пыль, которую «афганец» заносит даже на снеговые вершины. Советские разведчики сопровождали афганское подразделение. Это оно минувшей ночью столкнулось с отрядами душманов. Бандиты скрылись в темноте, но предполагалось, что далеко они не ушли — то ли затаились в каком-то убежище, то ли рассеялись в зеленой зоне. Время терять было нельзя, выступили в сумерках. Держа наготове оружие, медленно двигались среди редких деревьев, старых заброшенных строений из глины и камня, вдоль бесконечных дувалов. В серых сумерках, на серой земле, среди серых камней и стен почти невозможно было издали различить затаившегося врага, пока он не выдаст себя выстрелом. Не случайно разведчики оказались впереди афганских бойцов.

Старшина Скалянский шел во главе своей группы. Чуть горбясь под боевой выкладкой, он ступал по каменистому суглинку легко и неслышно — так ходят профессиональные охотники. С виду Скалянский малоприметен, и только товарищи знали таланты этого неторопливого, удивительно ловкого парня. Никто другой не умел так внезапно исчезать и появляться в кущах зелени, среди каменных осыпей, в полях, поросших реденькими колючками, среди скал и жилых строений. И никто не умел быстрее его замечать всякое нарушение естественного порядка вещей — на дороге ли, на горном склоне, на улицах кишлака или плантациях, а значит — так остро чувствовать опасность. Осторожность и бесстрашие, опирающееся на спокойную уверенность в самом себе и собственном оружии — человеческое свойство, которое в военной среде и называется отвагой.

Таяли сумерки, впереди, в мелких зарослях задичавшего граната и грушовника, проступили очертания полуразрушенного дувала,