В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он не человек. — Странный огонь загорелся в глазах бывшего басмача. — Он шакал. Вонючий ночной шакал, убийца безоружных, вор, отнимающий последнюю рубаху, последний кусок хлеба у бедняка. Он еще жив, потому что окружил себя телохранителями — такими же ночными шакалами. Но ему все равно придется ответить. В его банде настоящих дехкан нет. Мы были последними, кого душманам удалось обмануть. Ложью вечно не продержишься. Нам все время говорили: шурави — захватчики, насильники Афганистана, его враги, а мы и в банде скоро узнали, что шурави кормят афганских детей, очищают дороги и кяризы от душманских мин, а в советской части в назначенные дни доктора принимают больных афганцев и бесплатно лечат. После этого мы вчетвером сразу решили уйти к людям, только это не так просто. Но мы все же ушли. У Карима остались одни воры и уголовники, с таким войском разве можно победить?
— Вы не боитесь, что и с вами расправятся, как с теми двумя? Может, вам надо уехать подальше?
— И не подумаем. Пусть сами душманы подальше убираются, здесь наша земля, наши отцы и деды по ней ходили, своими руками зарабатывали хлеб. И мы хотим жить честно. А если душманы попробуют отнять у нас жизнь, им это дорого обойдется. Теперь нам доверили автоматы.
За все время разговора цепкие, смуглые руки афганца не выпускали оружия. Нам потом сказали, что оба перебежчика и спят с автоматами в обнимку...
Между тем в походной амбулатории идет прием. Желающих показаться русской докторше немало. Крестьяне приводят детей, вслед за мужчинами появляются женщины в разноцветных чадрах. В этом больном кишлаке и окрестностях нет ни врачей, ни больниц. Они будут, они, без сомнения, уже были бы, не чини контрреволюция препятствий народной власти.
У Марии Иосифовны для каждого, кто обратился за помощью, находятся и лекарства, и совет, и слово утешения. Шестнадцать лет она на фронте здоровья, половину из них проработала в «скорой помощи» города Куйбышева. Позже Мария Иосифовна скажет, что и теперь считает себя в «скорой помощи».
— Только, — добавит, — здесь ты не просто врач, ты — советский человек. Может быть, это даже важнее. Каждое твое слово и каждый жест люди ловят, запоминают. Работать нелегко. Но с чем сравнить благодарность афганцев — благодарность уже за то, что ты пришел к ним в такое время! Люди они непосредственные и очень чувствуют искреннее отношение... Знаете, так много здесь больных, и каждому хочется помочь. Здоровый человек — просто редкость. Это и понятно: бедность, недоедание, эпидемии, а медицины они ведь никакой не знали до революции. Семьи, как правило, многодетные, матерей приходится учить самой элементарной гигиене. Слушают, не пропуская слова, много спрашивают, и не только по лекарской части. О жизни нашей хотят знать из первых уст, особенно о жизни женщины. И каждая мать мечтает, чтобы дети ее когда-нибудь поехали учиться в Советский Союз.
Спрашиваю Марию Иосифовну:
— Не страшновато вам, женщине, разъезжать по земле, начиненной минами, под прицелом душманов?
— При таких-то защитниках? — Мария Иосифовна с улыбкой кивнула в сторону наших солдат и афганских парней с автоматами. — И разве право на риск — исключительное право мужчин? Я — врач. И сын у меня уже взрослый, студент. А вот у ребят — еще малолетки, их растить да растить...
У всех троих офицеров, приехавших в кишлак, дома остались семьи. Сергея Данилова ждет под Костромой жена с маленькой дочерью Таней. Раджаба Алимова тоже ждет жена с дочерьми Фирузой и Рухшоной — в Душанбе. Норали Шабонова — жена с дочкой Фирузой и сыном Фаррухом — в Узбекистане. Дома на родине дети ждут отцов, а отцы их сейчас взяты в настоящее окружение маленькими афганцами. И надо сказать, они быстро находят общий язык — дети во всех краях земли так похожи.
Начинается фильм. Притихшие ребятишки и взрослые следят за жизнью людей в Советском Узбекистане. Мы часто бываем недовольны собой, во весь голос говорим о том, что нам мешает жить и работать, требуем решительной перестройки иных устоявшихся порядков и перестраиваем их — это признак всякого зрелого, здорового общества. Но отсюда, из афганского кишлака, где еще трудно найти сытого, не страдающего каким-нибудь недугом человека, где взрослые люди еще взирают на киноэкран как на чудо и, словно величайшую ценность, прижимают к груди кульки с крупой, сахаром, солью и спичками — подарки советских воинов, — из этого кишлака, далеко не беднейшего в провинции и уезде, наблюдая на киноэкране знакомые картины жизни одной из наших республик, вдруг по-особому осознаешь громадность совершенного нами за годы Советской власти.
На экране танцуют дети, одетые в красочные национальные костюмы, и среди зрителей возникает оживление. Мальчишки по-прежнему сидят чинно, как и положено мужчинам, а девочки, маленькие смешливые афганки, видимо, по случаю приезда гостей наряженные в чистые платьица, украшенные сережками и монистами, начинают повторять движения танцующих на экране, и на сельской площади возникает второй танец под музыку кино и поощрительные хлопки зрителей.
Нас приглашают в школу, которая носит имя первого партийного секретаря кишлака Мирзы Мухаммада Дехкана. Класс — голые стены, коврик на глиняном полу, оструганная деревянная доска. Ни стола, ни стула, ни парт. Школе приходится считать каждую тетрадку и каждый карандаш. Здесь, в соседнем помещении, таком же пустом, с саманными стенами и саманным полом, живут два учителя, приехавшие из Кабула, — Наби Улла и Дад Мухаммад. Рядом две солдатские койки, покрытые солдатскими одеялами, — подарок советских воинов, в уголке на полу — очаг из двух камней и чайник на нем. Вот и вся обстановка учительской. Эта школа для Афганистана типична. Те благоустроенные городские школы, что мы иногда видим в телевизионных передачах, — пока еще редкость.
— На скудость быта не жалуемся, — заговорил товарищ Наби Улла. — Сейчас многие, кто работает для революции, живут по-солдатски. Учителя — тоже. А лишения наши окупаются прилежностью учеников. В глазах афганских детей мы видим настоящую жажду знаний, это придает нам
