Дом Ветра (СИ) - Савански Анна

— Тоже тайные? — Диего выхватил нож, тонко нарезая булку.

— Нет, что ты, — Джейсон обнял жену. — Я — хирург, а Кат — фотограф.

29 октября часть республиканского фронта перешла в наступление у пригородной деревни Сесении. Советские танки разгромили эскадрон марокканской кавалерии, а затем совершили рейд на юг, уничтожив пехотный батальон националистов. Мадрид ликовал, но друзья Франко не могли спокойно смотреть на победы противников, и прибывшая к Сесении итальянская танковая полурота понесла большие потери. Но социалисты испугались танков, они просто не знали, что с ними делать.

В начале ноября националисты возобновили наступление. Партии Народного Фронта выступали с призывами оборонять столицу. Правительство Ларго так и не обратилось к своему народу, а вместо этого запретило увеличивать численность дружинников. Из-за начавшихся бомбардировок столицы националистами часть зажиточной публики покинула город. К ноябрю Мадрид оставили иностранные послы. По ночам начала активно действовать пятая колонна, в ответ население пролетарских кварталов стало заниматься самосудом над подлинными и мнимыми вражескими агентами. В Мадрид пришел хаос.

4 ноября националисты стояли в 10 км от Мадрида, где находился один из городских аэродромов. Устроив там штаб-квартиру, нацисты сказали корреспондентам: «Сообщите всему миру: Мадрид берём на этой неделе».

6 ноября итальянские и португальские радиостанции сообщили, что националисты уже занимают Мадрид. Однако на самом деле войска националистов вышли к столице на очень узком фронте и только с юга. Битва за Мадрид продолжалась. Начиналась зима, и вместе с этим защитники родного города страдали от нехватки провианта и медикаментов. Самолеты Красного Креста редко прилетали в город, и то, что присылали, было каплей в море. С приходом зимы, с усилением боев жизнь стала невыносимой. Помощи одного СССР не хватало, а его тайные агенты лишь выявляли националистов в Мадриде, и то ловя не всех.

Каждый день на хирургическом столе Джейсона умирали люди, он видел смерть и раньше, но сейчас она была каждую его минуту рядом с ним. Ночью нельзя было выйти на улицу, а тех, кто рисковал, чаще всего находили мертвыми. Морги не справлялись, как и могильщики. Ужас и смрад царили на улицах. Каталина бродила по городу чаще всего с Диего, делая снимки. Она снимала трупы и разбитые здания, дымящиеся воронки и пролетающие истребители над головами. Ее не смущал запах кала и мочи, разорванные части тела, голодающие. Это был ее Мадрид, разве его можно было ненавидеть? «¡No pasaran!», кричали люди, они обещали, что они не прорвутся, но враг был уже у ворот. Горожане, трогательно отметив Рождество и Новый Год, со страхом ожидали судьбу. Пришел 1937 год.

Противник предпринял еще несколько безуспешных попыток полностью блокировать Мадрид, но мятежникам стало ясно: воина продлится дольше, чем они хотели. Радиосообщения той кровавой зимы вошли в историю четкими строками. Шпионаж, саботаж и диверсии в Мадриде действительно достигли серьезного размаха, несмотря на репрессии. Сотни людей захватывали на улицах и отправляли на расстрел. После взятия франкистами Малаги в феврале 1937 года яростные попытки захватить поскорей Мадрид решили оставить до лучших времен. Вместо этого националисты устремились на север, громить основные промышленные районы Республики. Здесь им сопутствовала быстрая удача. Падение Мадрида стало делом времени. Тысяча беженцев устремились в Каталонию, чтобы бежать во Францию, в страну, которая бросила их в столь сложное время. Весну город держался, но становилось труднее дышать. Решалась судьба не только Испании, но и всего мира.

Мадрид пока не сдался, но почему-то май от этого не казался месяцем счастья, как в Лондоне.

Примечание к части

Стэнли Болдуин — [1] — британский политик, член Консервативной партии Великобритании, премьер-министр. [2] — здесь имеется в виду англо-немецкий договор 1935 года. Эрик Фипс — [3] — дипломат Великобритании в Берлине. Входил в Тайный совет Великобритании с 1933 года. Фернадо Ларго Кабальеро — [4] — испанский премьер-министр. Хосе Диас — [5] — испанский политик. Долорес Ибаррури — [6] — легендарный политик того времени. Бьют-Скул — [7] — школа в Лондоне. Бененден — [8] — школа в графстве Кент, где учатся только девочки. «¡No pasaran!» — [9] — (исп. «Они не пройдут!») — политический лозунг, выражающий твёрдое намерение защищать свою позицию. Стал настоящим символом антифашистского движения.

>

Глава 26

Как непосильна бывает для нас любовь, которую испытывает к нам кто-то.

Айрис Мердок

Лето 1937.

Когда вдыхаешь легкий аромат слоеного теста и мяса, сразу хочется есть. Глория помешала чечевичный суп, обильно сыпля приправы. Барбара сервировала стол для обеда, несмотря на то, что Лейтоны не ждали гостей, — это вошло в традицию. Хозяйка не боялась испортить дорогой расписной фарфор, поэтому и он стал обыденностью. Для обедов леди Холстон расшила скатерть сложным орнаментом по краям и роскошными розами в центре. На ней были видны пятнышки вина и жира, но никто не хотел отправить на свалку любимую вещь. Диана во времена, когда все вокруг считали пенсы, занялась творчеством. Она дела салфетки под чашки, вышивала картины и чехлы для маленьких женских вещиц. Вскоре дамы в свете заметили это и стали заказывать предметы быта. Диана не отказывала: это тоже работа, пускай не такая, как у Виктора, но зато по душе.

Сегодня был выходной. Лето вошло в ту пору, когда жара пришла окончательно, а летняя прохладца стала роскошью. В Лондоне было тихо, почти все уехали к лазурным берегам или в деревню наслаждаться тихой жизнью. Они с Виктором остались. Диана любила Лондон, несмотря на всю его суматоху. Летом жизнь затихала, но они с Виктором по-прежнему вели светский образ жизни. Супруг водил ее по театрам и кино, иногда — в рестораны, чтобы она могла насладиться музыкой и любимыми креветками. Их семья не стала обычной тихой семьей. Все было подчиненно строгому закону вкуса Виктора, но никто не сопротивлялся.

Взглянув на часы, Диана откинула в сторону пяльцы; к обеду уже все готово, а дома только они с Элеонорой. Роберт уехал с отцом, а Джордж пропадал с другом. Сколько их можно ждать. Элеонора рисовала цветы, чтобы подарить брату на День Рождения, Барбара немного возмущалась, мол, цветы не для мальчиков, но Джордж души не чаял в сестричке и стерпел бы даже такое. Ну где же они все?

Джордж пришел первым.

— Мама, — он поцеловал ее в щеку. Джордж был заботливым сыном и часто в спорах родителей занимал сторону матери, но это не выводило из себя Виктора, а, наоборот, радовало.

— А остальные?

— Еще нет. У отца даже в субботу дела, — Диана вздохнула. Только через полчаса приехали Виктор и Роберт.

Они молча обедали, хотя обычно все что-то бурно обсуждали, — это тоже вошло в привычку. Виктор позволял обсуждать все: от науки до политики, не обращая внимания на юный возраст сыновей. Но сегодня Виктор словно что-то долго обдумывал или боялся сказать неприятное. После обеда Диана удалилась в библиотеку: она не хотела выводить Виктора на разговор, зная, что бесполезно. За годы брака она поняла, что пренебрежение и равнодушие заставляют его самого все рассказать. Расспросы не бесят его, и они меньше ссорятся. Виктор присел рядом на софу, она даже и не заметила, как он это сделал. Он зачитал ей письмо от Вильяма, и они не стали говорить на эту тему, решив, что никто никогда не спросит Марию о днях, проведенных в Берлине.

***

С тех пор, как Теа уехала от Йорков, в Грин-Хилле многое изменилось. Теа стала центром дома и маленькой вселенной семьи Йорк. Милли ставила лилии и пионы по вазам; барону нравилось, когда дом полон цветов.

Дома тихо. Тишину нарушали шаги прислуги, и шелест страниц книги хозяйки, и тяжелые капли, бившие по крыше. Где-то на втором этаже нервно ходил Чарльз, наверное, испытывал творческие муки. О том, что он стал писать стихи, для многих стало открытием. Чарльз скрывал это, пряча свои тетради то в ящике с замком, то под матрасом, то еще где-нибудь. Но их всегда находили, что обижало и расстраивало мальчика, поэтому он часто впадал в меланхолию, по несколько дней не разговаривал со всеми. Он не был похож на свою сестру.