Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

на любой срок в любое удобное для меня время. Каково, а? Так вот, на исходе прежнего моего срока я пришёл к выводу, что искупить моё прошлое, таким образом – это всё равно, что пытаться вычерпать море ложкой…

– А зачем-же в таком случае вы снова здесь? – спросил я.

– Подождите, – сказал он, подняв ладонь – Алексей Иванович, проявите терпение. Я в свою очередь дойду и до этого. Итак, я пришёл к выводу, что мой прежний путь не даст мне ничего. Здесь нужен, ну если хотите, подвиг. Я долго думал, каким должен быть этот подвиг. Признаться, я очень долго ничего не мог придумать. В один из дней я решил снова отправиться в тюрьму в надежде, что в её стенах мне может прийти что-нибудь на ум, и судьба пошлёт мне долгожданный шанс. Думаю, Алексей Иванович, в этом мире до сих пор существует то состояние, в котором пребывал Бог, принимая решение начать свой шестидневный опыт. У каждого человека должно быть для этого состояния есть своё время суток. Моё – раннее утро. Когда ещё темно, но до рассвета уже не далеко. И вот, проснувшись однажды утром и увидев вас спящего, я ни минуты не сомневался, что день моего искупления уже не за горами. Спустя мгновение я обрёл то, что искал долгими годами. Вот вы и есть мой шанс на подвиг, Алексей Иванович. Впрочем, на этом моя часть уравнения решена и время переходить к вашей. Буду краток, я предлагаю вам свой план вашего побега. Собственно говоря, я вам его уже изложил. Он будет заключаться в том, что сегодня мы поменяемся с вами именами. Сегодня я возьму ваше имя с тем, чтобы моё имя, в каком-то смысле, получило второй шанс вместе с вами. Понимаете?

Я не понимал его. Искренне не понимал. Он ненадолго замолчал по-видимому подбирая нужные слова.

– Подождите-ка Севастьян Севастьянович, – сказал я, решив воспользоваться паузой – а кто вам сказал, что ваш план меня устраивает? А что будет с вами, когда всё вскроется в подвале для допросов? Да они же убьют вас как чуть не убили меня! Я не могу принять такую страшную жертву.

Старик усмехнулся.

– Знаете, Алексей Иванович, – сказал он – один достойный человек однажды сказал довольно неожиданно: НЕ ТАК СТРАШНА ЖЕРТВА, КАК СТРАШНА БЕССМЫСЛЕННАЯ ЖЕРТВА. Немного помолчав он воскликнул,

–Неужели вы не понимаете, что моя жизнь, это что-то вроде уравнения, не имеющего решения, – в сердцах крикнул он. Его глаза в этот миг светились каким-то суворовским безумием. Я признаться не ожидал подобного напора от моего прежде спокойного соседа и с некоторой тревогой всматривался в его лицо. Вы сами видите, чем закончилась моя жизнь. Я там, где я есть. И то, что я здесь некоторым образом по-своему выбору по крайней мере для меня ничего не меняет. И теперь мне остаётся только одно сделать всё, от себя возможное чтобы уже никто соблазнившись не взялся снова за решение этого же уравнения. Только это может придать смысл всем тем годам что я прожил на этом свете. Нужно чтобы остался кто-нибудь, кто будет свидетелем. Ведь того чему нет свидетеля того в известном смысле никогда и не было. Будьте моим свидетелем Алексей прошу вас. Сжальтесь над стариком. Вы молоды у вас ещё есть время прожить свою жизнь с учётом моей. Вы меня понимаете? Я кивнул. Я его понимал. Старик вздохнул как мне показалось с облегчением. После он улыбнулся и его сухая покрытая сеткой морщин ладонь легла поверх моей.

– Ну разве мог старый хрыч вроде меня,– сказал он с добродушной улыбкой, – ожидать от судьбы большего подарка. Я, знаете ли, мой друг, давно уже задумываюсь о смерти,– сказал он, – японцы утверждают, что проснувшись поутру, нужно пока ты ещё лежишь в кровати, совершить своеобразную гимнастику воли. В мыслях убить себя несколькими наиболее жестокими способами. Считается, что это расширяет горизонты и придаёт решимости в поступках. Я стал так поступать, и представьте себе, нахожу, что, то состояние, в котором мы, или лучше сказать, нас всех однажды обнаружат совсем не наполняет мою душу страхом ни даже скорби. Напротив, я нахожу, что в нём много величественного, надмирного.

– Возможно, Севастьян Севастьянович, – сказал я – это потому, что все эти мысли носят сугубо теоретический характер, но едва вы столкнётесь с практикой… Он не дал мне договорить.

– Вовсе нет! – сказал он, – я в любом случае уже давно себя неважно чувствую, а это, знаете ли, воспитывает смирение.

На мои слова, о том, что я не готов разделить его поэтического отношения к смерти, этому злейшему из врагов рода человеческого, он улыбнулся и сказал, что в моём возрасте он ничего другого от меня и не ждёт.

– Да не волнуйтесь вы так обо мне, Алексей Иванович, со мной ничего не произойдёт! – сказал улыбнувшись старик, видя, что мне по-прежнему не нравится его план.

Впрочем, улыбка его была такой, что я сразу понял, что он и сам не до конца верит в то, что говорит.

– Ну, если уж на то пошло, сказал он положив свою ладонь поверх моей, то подождите меня четыре часа. Столько обычно продолжается допрос. Если я вернусь, а я вернусь, мы посидим и вместе подумаем как вам, ну хорошо-хорошо, как нам отсюда выбраться. Я давно не на службе, но кое-какие связи всё же в верхах остались.

После он ненадолго замолчал. Когда он вновь заговорил, я не узнал его голоса. Он был тихим и смиренным.

– Знаете, Алексей Иванович, когда я шёл сюда – сказал он глядя в окно – я чувствовал, да нет, не чувствовал, я знал наверняка, что этот раз будет для меня последним. Я уже говорил вам друг мой и здесь и дома я ни раз и не два оставшись наедине с собой задумывался о том, какой мне смысл оставаться в живых. Думал спокойно без трагических срывов. Думал так, как прежде думал о том, где я проведу свой очередной отпуск. Но вдруг я задумался над тем, что меня ждёт там, куда я отправлюсь, в той стране ночи и мрака? Найдётся ли там достаточно милосердия, для того, чтобы стереть остатки моей памяти? И вот однажды я собрался с силами и бросил свою фантазию в глубины тёмного, бывшего некогда любимым и родным, но ставшего с некоторых пор чужим и холодным города “ЛОКАРРО”. Моя фантазия бродила по улицам знакомым мне с детства и мне показалось, что ей