Скорпика - Грир Макаллистер

вернется, я должна буду каждый день защищать тебя от нее, пока… до каких пор? Пока один из вас не умрет или я пока не умру я?

Теперь она знала, из-за чего они ссорились, по крайней мере, частично, и это было ошеломляющее осознание. Ее дочь помогала ее мужу скрывать от нее свои мысли. С какой целью, она не знала, но ей это было и не нужно. Ее предали. Только это имело значение. Мирриам хотела ворваться в комнату, но Эвер продолжал говорить. Она прислушалась.

– Нет, – сказал он. – Не волнуйся об этом. Все почти закончилось.

– Что это значит?

– Клянусь, я последний раз прошу тебя. Прикрой меня завтра.

Миррида, в голосе которой чувствовалось подозрение, спросила:

– А что будет послезавтра?

– Тебе не о чем беспокоиться.

– Рассказывай, – потребовала Миррида. – Я хочу знать.

Время пришло. Сбросив свои чары, как халат перед ванной, Мирриам пересекла дверной проем и вошла в комнату.

Они стояли лицом друг к другу возле дивана, на котором Эвер так часто лежал. Ее муж и ее дочь, и между ними витал гнев. Уверенность Эвера, украденная для него жизненная сила, по-прежнему излучалась из него, как сияние, но теперь в ней было что-то искаженное, что-то тревожное. Уверенность переросла в самодовольство, смелость – в высокомерие. Она не видела подобных проявлений до своего отъезда, или, возможно, это произошло недавно, но теперь это было невозможно не заметить. Эвер возомнил о себе все, что только можно, и это выглядело жалко.

– Защити меня, – сказал он тихо Мирриде, настоятельно приказывая, как будто тихий голос был признаком того, что преступление не было тяжким, а громкий – мог их выдать.

Но Миррида увидела свою мать, и ее лицо исказилось. На мгновение мать увидела ее такой, какой она была в пять лет, в тот день, когда Мирриам застала ее на кухне, пытающуюся взобраться на полки, чтобы достать запретную сладость. Но она уже была взрослой, и снова провинилась. Сожаление и обида играли на ее лице, было заметно сильное чувство вины и кипевший гнев, который она сама, вероятно, не до конца осознавала.

– Слишком поздно, – с грустью сказала Миррида.

Не ожидая увидеть свою жену и королеву, Эвер, вздрогнув, поднял руку, словно желая ударить ее по лицу. Но рука с распростертыми пальцами зависла в воздухе, и он опустил ее. Затем шагнул к двери.

Одним движением руки Мирриам захлопнула дверь, не прикасаясь к ней.

К чести Эвера, он, похоже, быстро понял бессмысленность побега. Его красивое лицо было равнодушным. Он и бровью не повел, просто стоял, избегая взгляда королевы.

Мирриам обратилась к дочери:

– Значит, он сказал тебе, что хочет сохранить в тайне свои мысли. Это единственная причина, которую он назвал, когда просил тебя укрыть его?

– Да.

– И ты поверила ему?

Миррида смотрела на нее с большей решимостью, чем когда-либо, и с царственным видом, который впечатлял Мирриам даже тогда, когда раздражал ее.

– Он не единственный, кто просил. Многие придворные предпочли бы, чтобы вы не были все время у них в голове. Это вторжение, мама, насилие.

– Я – королева. Я в своем праве.

– Тут мы не согласны, – сказала Миррида.

Мирриам добавила:

– Но возвращаясь к этому… вопросу. Ты задала вопрос, на который он отказывается отвечать. Хочешь, я скажу, что у него на уме? Не думаю, что ответ тебе понравится.

– Не обращай на нее внимания, – сказал Эвер Мирриде, и в его взгляде появился отблеск отчаяния, а маска безразличия исчезла. – Она будет лгать.

– Зачем мне лгать? – сказала Мирриам. – Я совершаю множество поступков. Я причиняю боль людям. Я убиваю их, если приходится. Я не выдаю себя за того, кем я не являюсь. Миррида, ты моя дочь. Ты редко симпатизируешь мне, и сомневаюсь, что ты любишь меня. Но я думаю, ты знаешь, что в вопросах честности я не подведу.

Мирриам поджала губы.

– Да.

– Эвер, – сказала Мирриам негромко, – почему ты попросил Мирриду прикрыть тебя?

Не думай об этом, не думай об этом, не думай об этом. Он изо всех сил старался скрыть от нее свои мысли, но она с легкостью проникала в самые отдаленные уголки его разума, выуживая правду. То, что она обнаружила, было шокирующим и отвратительным. Но ей пришлось смириться с этим, как и двум другим людям в этой комнате. Она вышла из его разума – это было облегчением – и произнесла правду вслух.

– Сначала они убили бы меня, – нарочито спокойным голосом сказала королева своей дочери. – А затем – тебя.

– Что? – поразилась Миррида.

Мирриам открыла рот, чтобы сказать ей остальное – ты была следующей в роду – но что-то ударило ее в спину, и она начала падать. Боль пронзила ее прежде, чем она осознала, что Эвер бросился к ней, что у него в руке кинжал, а его рука все еще обхватывает рукоять. Но лезвия не было видно, потому что он вонзил его чуть ниже ее плеча. И оно жгло, о Велья, как оно жгло. Она думала, что выудила из его разума всю правду, но он умудрился скрыть от нее одну деталь, и она оказалась очень важной.

Когда она падала, он успел вытащить кинжал из ее спины. Теперь королева лежала на полу, а он стоял на коленях рядом с ней. Она едва слышала крики Мирриды. Кинжал снова опустился, на этот раз в мягкую плоть ее живота. Затем взмыл вверх, поднимаясь и зависая в его стиснутой руке, нацеленный для еще одного удара в сердце.

Это был ее последний шанс действовать, и она им воспользовалась.

Магия лилась из нее, захватывая клинок и вращая его в руке. Она была слаба, но ей все же удавалось черпать силу извне, используя собственную жизненную силу Эвера для подпитки заклинания, необходимого ей, чтобы убить его.

Когда Эвер потерял контроль над кинжалом, он закричал от ярости, но было слишком поздно.

Клинок вырвался на свободу и вонзился в его горло – место, куда она впивалась поцелуями, которое она любила. Но теперь это было место, куда она вонзила его собственный клинок, чтобы заставить его замолчать навсегда.

Когда он упал, его кровь струилась из раны, стекая по груди, пропитывая тунику. Тело Эвера опустилось на пол рядом с ее собственным, и стекающая кровь просочилась в узор красочного, элегантного ковра, окрасив его глубже, чем любая краска.

– Мама, – требовательно говорила Миррида, ее лицо было рядом, хотя голос звучал как будто издалека. – Мама.

Мирриам протянула руку к дочери и провела пальцами по шее девушки. Теперь она действовала только инстинктивно, разум