Скорпика - Грир Макаллистер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мрачная работа была закончена, королева жестом приказала стражникам отойти от выходов, и теперь двери были открыты для всех оставшихся. Отягощенные тем, чему стали свидетелями, люди еле волочили ноги. Потребовалось много времени, чтобы зал опустел.
И когда в ту ночь она улеглась спать в комнате своей дочери, живая – в ее же теле, Мирриам вдохнула пьянящую смесь удовлетворения, печали, гнева, удовлетворения, но больше всего – облегчения.
Заклинание сработало как надо.
Это была бешеная, безумная попытка, подпитанная отчаянием, но она удалась, и теперь все изменилось. Посылать искру из тела было опасной магией, потому что искра могла не найти дорогу обратно. Отправить ее из тела в другое тело без намерения вернуть искру обратно оказалось если не просто, то по крайней мере возможно. Самое сложное было найти искру дочери в теле и вытолкнуть ее наружу, поместить в умирающее тело, пока кровь вытекала из него, завершая обмен. Она знала, что это сработало. Она видела, как ее дочь смотрит на нее ее собственными глазами несколько мгновений назад, как умирающее лицо искажается от удивления и беспомощности, прежде чем свет погас.
Теперь Мирриам смотрела новыми глазами на новый мир. Ей будет не хватать дочери и мужа. Они были единственными людьми, которым она доверяла, и она не сможет оправиться от того, как сильно они ее обидели, как нарушили доверие.
Но, по крайней мере, их смерть не была напрасной. Мирриам стерла с лица земли всю грязь, рассчиталась с долгами, вырезала скверну из стен Дворца Рассвета. Это был единственный удовлетворительный ответ. Ей потребовалось время, чтобы привыкнуть к тому, что ее называют по имени дочери, но она быстро привыкла. Вот чему можно научиться, размышляла Мирриам, прожив больше века. Можно привыкнуть к чему угодно.
26
Праздник
512 год Всея Матери
В городе Хайк, Паксим
Виш
Первый день за много лет, когда Вишала дха Лулит по-настоящему расслабилась, по-настоящему почувствовала себя свободной от любых следов забот и тревог, которые так тяжело давили на ее плечи с тех пор, как она покинула Скорпику пять долгих лет назад, стал днем, когда мир снова рухнул под ее ногами.
Она никогда не была в городе Хайк, даже не слышала о нем за все свои странствия. Ей дали понять, что в любой другой день года он выглядит как любой другой город. Здания и переулки, дворы и животные, рынки и канавы, повозки и толпы. Лишь раз в году поздней весной в праздник Доломи он преображался.
На деревенской площади было море лиц, ни одно из которых нельзя было разглядеть полностью: все были скрыты за масками, что делало все происходящее призрачным, потусторонним. Разнообразие было головокружительным. Оперенные маски вокруг глаз и сверкающие позолотой полумаски; маски, которые делали их обладателей похожими на горных львов или баранов. Трагические, комические, элегантные, гротескные.
Виш была ошеломлена, глядя на эту толпу, такую чужую, но такую восторженную: все эти незнакомцы собрались вместе с единственной целью – провести праздник Бога Разбойников. Слухи о напряженности в отношениях между королевствами усиливались с каждым годом – учеников отзывали домой из Бастиона, скорпиканских воительниц отстраняли от выполнения заданий, – но в такой день, как сегодня, все это казалось чем-то далеким. Даже недавно обученные паксимские надсмотрщики, которых она заметила на краю толпы, следя за празднующими, казались приветливыми.
Вокруг нее семья Скитальцев пряталась на виду у законопослушных жителей Хайка. В толпе в масках они ничем не выделялись; никто не знал и даже не задавался вопросом, кто они и зачем они здесь.
Близнецы оделись по-разному, чтобы уменьшить свою схожесть – этот трюк они часто использовали в городах, чтобы стать менее запоминающимися. Малиновая маска Элехуса была элегантной и привлекающей внимание: лицо закрывала баута, усыпанная лепестками красных роз, такими свежими, что их пьянящий аромат все еще сохранялся. Любен носил что-то вроде капюшона, низко надвинутого на глаза, из-за чего ему было трудно видеть других, но еще труднее им было разглядеть его.
Маска самой Виш представляла собой полумаску с клювом, известную как пантало, с обильным черно-коричневым оперением, придающим ей вид терпеливого ястреба. Она носила ее с бесформенной мантией цвета осеннего райграса. Не раз она чувствовала, как пальцы Фасик нежно касались ее спины, а теснота толпы давала повод для прикосновений там, где их могли видеть все и никто.
Потому что в этой толпе Фасик ничем не выделялась. Ее блестящая маскировка делала ее похожей на женщину, сидящую на плечах мужчины. Костюм скрывал и шрам, и ее рост, делая ее неузнаваемой, а еще он заставлял людей улыбаться. Даже Эминель засмеялась, увидев ее, хотя за шесть месяцев после смерти матери она улыбалась редко и смеялась все реже. Сама Виш становилась все серьезнее, думая об Аме каждый раз, когда смотрела на Эминель, и, задаваясь вопросом, не кажется ли ей, что Ама тоже носит в груди тяжесть, которая тянет ее вниз, каждый миг, каждый шаг. Виш понимала, что, возможно, никогда этого не узнает, что само по себе было печально.
Бедная, лишенная матери Эминель. Она была такой тихой в последние месяцы, что Виш заподозрила, будто Фасик отправила их на праздник исключительно для того, чтобы развеселить девочку. По крайней мере, пока это работало. Эминель была влюблена в богато украшенную маску, которую ей подарила Фасик, – позолоченный аксессуар с вихрящимися хрупкими завитками, наверняка слишком ценная вещь, чтобы носить ее в этой толпе. Куда бы ни пошла Эминель, Гермей, одетый в простое черное домино, был всего в нескольких шагах от нее. Практически невидимый, он мог защитить и маску, и девочку.
Все Скитальцы держали Эминель в поле зрения, хотя непосредственная опасность казалась незначительной. За прошедший год, приближающий к ее десяти, она подросла и пополнела, утратив детскую мягкость конечностей и щек. В маске никто не мог сказать, сколько ей лет; она была одной из самых низкорослых фигур в толпе, но достаточно хорошо сливалась с ними. Возможно, подумала Виш, все они могли бы немного расслабиться. Это пошло бы им на пользу.
Они расслабились. Когда игроки взялись за инструменты и на деревенской площади зазвучала музыка, Любен подозвал Эминель и закружил девочку в паксимском хороводе, а Элехус
