Молодой Бояркин - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Древнего Рима? И если это правда, то расстояние до умершего в памяти о нем, то вовсе не
было мистическим утверждением, будто сама Степанида Александровна, Артюшиха, мать и
бабушка, находилась сейчас за столом.
– Мать-то у вас молодец, – похвалила ее бабушка Марина. – Побеспокоилась о вас.
Все себе заранее приготовила.
– Молодец, молодец, – поддержала и бабушка Груша. – Я вот тоже приготовила себе.
А то потом кто где собирать будет…
– А что, ты венчик приготовила? – озабоченно перебила ее бабушка Марина.
– Ну а как же, коне-ечно, – протянула бабушка Груша, видимо, не одобряя колебаний
подруги.
– Мне тоже надо где-то доставать, – поторопилась успокоить ее та.
За столом с неловкостью переглянулись, кто-то вздохнул, и старухи спохватились.
– А мать-то ваша молодец, – повторила бабушка Марина. – Не стала вас долго мучить.
Сразу умерла. И себе хорошо, и вам легче. Я тоже сразу помру. У меня четыре сестры так
померли. Упадут, и все. Одна только под машину угодила – десять метров юзом тащило…
– Вай, вай, сколько много-то…
– Спасибо вам за то, что пришли помянуть нашу маму, – поблагодарил их Георгий.
– Спасибо, – повторил и Николай.
Через некоторое время, увидев, что чужим людям они уже не нужны, старушки
отправились домой.
– Я вот чего понять не могу, – заговорил после этого Никита Артемьевич, – почему
мать все время сердилась на нас? Если ей не сиделось на месте, то и в крыше над головой ей
никто не отказывал. Да ведь нас же семеро – по два месяца у каждого проживи, и год прошел.
– Ну, это уж вообще черт знает что! – вдруг резко сказал Николай. – Так она, по-
вашему, еще и мало помоталась? Надо бы больше, да?! Да ее сундук и без того упакован, как
рюкзак туриста – на все случаи жизни. И паспорт весь изштампован. А теперь она вообще
без прописки осталась. От мамы из Ковыльного уезжала – выписалась, да так нигде и не
прописалась. Вы гадали, почему она хотела снова на Байкал уехать? Да только потому, что
там дома дешевле. Разве не так?
– Возможно, и так, – согласился Георгий Артемьевич, – деньжат-то у нее, как мы
теперь знаем, маловато оставалось, Только ведь она уже жила у нас, и ей климат не подходил.
– А она не жить там собиралась, а умереть. Умереть в собственном доме. Пусть в
купленном, но собственном, Она просто привыкла… у нее же главная-то жизнь в своем доме
прошла…
За столом задумались. Неужели так? В общем-то, это было вполне в материном
характере.
– Куда же ей еще больше было ездить, – продолжал Николай, возбужденно выбираясь
из-за стола. – Она и так со своими переездами все порастеряла. Она любила, когда ее звали
Артюшихой, но Артюшихой она была только в Елкино. Значит, потеряла она это имя. И
память о деде она порастеряла, потому что вся память была в доме, который дед построил. Да
вы бы уж лучше удивлялись, почему она без дома осталась, а вы удивляетесь, что она мало
ездила. Смех, да и только.
– А ты чего это завелся? – даже несколько растерянно спросил Никита Артемьевич.–
Как будто нас обвиняешь, что она дом продала.
– А кого же обвинять, если не вас? Вы виноваты, прежде всего, в том, что разъехались
от нее. Конечно, бабушка и сама во многом виновата. Я, например, знаю, что тетю Полю она
сама вытолкала из Елкино, да и на многих повлияла. Она вообще, оказывается, много чего не
понимала. Старики обычно стараются умереть в родных местах, чтобы хоть своей могилой
детей привязать… Но бабушка даже и этой возможностью не воспользовалась. А, может
быть, и не захотела воспользоваться, потому что веру в вас потеряла – вы же все равно
приезжать к ней не будете. Куда надежнее пристроиться поближе к кому-нибудь. Вот и
пришлось ей так неправильно умереть.
– Колька! – Ты чего несешь-то! – вмешался Василий. – На поминках!
– Ничего, она правду любила, вот я ее правдой и поминаю. Если душа ее здесь, так
пусть послушает. Главную промашку бабушка сделала с домом. Она составляла с ним одно
целое, и дом никогда не был для нее по-настоящему пустым. Там даже для меня события и
воспоминания намотаны на каждую занозу. Я застал уже развалины дома, и жаль, не
догадался тогда выдернуть из стены какой-нибудь гвоздь; он бы и вам сейчас что-нибудь
напомнил. Ну, а теперь, как вы знаете, на том месте председатель колхоза проживает. Дом под
шифером, из белого кирпича, и в стены пешечками, как на такси, красные кирпичи
вставлены. Но расположен он так же, как бабушкин, так ловко примостился. И амбар
подошел – остался нетронутым. А ваш дом вывезли из села, хотели из него чабанскую
стоянку сделать, да передумали. Там где-то и догнивает теперь ваше гнездо.
За столом молчали. Георгий начал нервно барабанить пальцами по столу. Удивленно
наблюдала за Николаем его двоюродная сестра Ирина – высокая девушка с большими
серыми глазами, которые от живого интереса сделались круглыми, немигающими. С
приездом Николая она обрадовалась, что будет среди взрослых не одна, но теперь увидела,
что братец-то ее уже взрослый.
Николай, чувствуя, с каким недоумением смотрят на него, сел на место, медленно
выпил застоявшуюся стопку, невольно сморщился. У него на тарелочке не оказалось закуски.
Никита Артемьевич подал ему чашку с салатом и подождал, пока племянник протянет ее
назад.
От разговора с родственниками на таких оборотах у Бояркина дрожали пальцы.
– Скажите хотя бы вот что, – прищурив глаза, продолжил он, – почему раньше, когда
это было нужно бабушке, вы ни разу даже в таком, хотя бы неполном, составе не собирались
у нее? Почему? Почему вы давно отмахнулись от нее, как от лишней заботы?
– Ну, уж это ты слишком! – рассерженно оборвал его Георгий. – Мы всегда помогали
ей, чем могли.
– Ха! Помогали! Посылками, переводами, открытками? Так не о том речь. Долги надо
отдавать тем же, чем берешь – вниманием, участием. И вы знали только, что она где-то там
живет и в день рождения, да восьмого марта посылали что-нибудь. Соблюдали приличия. А
была ли у вас с ней душевная связь? Есть ли для вас разница в том, что она жила, и что
теперь не живет? Разве только в том, что ее теперь не нужно поздравлять?
Бояркин ощущал едкость, ядовитость своих слов, которые как нашатырный спирт,
давали голове необыкновенную просветленность, и
