Молодой Бояркин - Александр Гордеев

казаться незаметными.

– Надо всех накормить, да начинать, – сказал, наконец, Василий жене. – Автобус

сейчас подойдет. Пора ковры на машину стелить.

– Конечно, пора, – согласилась Полина.

За столом Николай впервые не отказался от предложенной стопки, и это одобрили –

слишком уж мрачный и убитый вид был у него. На стуле он примостился как-то косо, пряча

лицо с красными глазами. Все знали, что с самого утра он сидел в бане и плакал – его

старались там не тревожить.

И все-таки с обедом поторопились. Поднимаясь из-за стола, люди не знали, куда

пойти, чем заполнить оставшийся час. Георгий увидел какую-то газету, автоматически взялся

за нее, но, спохватившись, отбросил.

Машина, накрытая коврами, с грудой еловых веток, стояла в ограде. Появились самые

ближние соседи, которым было стыдно не прийти, и несколько мужиков в одинаковых

телогрейках – "химики", которых пригласил для помощи Василий.

Оставалось с полчаса. Николай пошел в комнату с гробом, где женщины плакали

теперь, почти не переставая. Там он увидел только что привезенные и расставленные вдоль

стены железные венки с раскрашенными цветочками, с черными лентами. "Любимой

бабушке от внуков", – было написано серебристыми буквами на одной ленте. Николая снова

начали душить слезы, – он вышел в ограду и стал бродить там, не глядя ни на кого, вслепую

обходя всех, кто встретится. Время от времени он останавливался, сцепив руки сзади, и

смотрел в огород, надеясь, что тянущий оттуда ветерок осушит лицо. Сдерживая слезы, он

специально обращал внимание на собак, бегающих по огороду, на дальние сопки с

заснеженными березняками. Но от этого думалось, что сегодня обычный день, что все

продолжается, как всегда, и как это возможно, чтобы при всем этом не было бабушки,

которая в памяти вставала смеющейся, греющейся на солнышке. Совсем недавно она сказала,

что умрет. И вот оказалась права. Но тогда с ней можно было разговаривать, она могла

смотреть, слушать, перебирать пальцами. А теперь все прекратилось. Бабушка жила в разных

местах, а сейчас уже нигде не живет. Куда человек может исчезнуть? Ведь она любила песню

"Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…" Или еще: "Вот мчится тройка почтовая…" Но теперь

уж ни слышать эти песни, ни любить она не может. А куда исчезла эта любовь?

Николай так боялся, что все-таки не выдержит и по-женски расплачется среди своих

твердых дядьев, что когда, наконец, услышал, как кто-то распорядился начинать, то даже

обрадовался.

"Химики" вынесли гроб в ограду и поставили у машины на те же табуретки. Родные

обступили его, чтобы в последний раз сфотографироваться с матерью.

Женщины заплакали еще сильнее, и, когда выходили из ворот, мужчины

поддерживали их под руки. Но потом, по дороге, все несколько успокоились, понимая, что

впереди у могилы будут еще более тяжелые минуты. Двигались медленно. Мужчины чуть

приотстали, разглядывая дома поселка, в котором почти все были впервые. Это была чужая,

пропахшая углем и насквозь продуваемая станция.

Соблюдая обычай не смотреть на похороны из окна, местные жительницы выходили

за ограды, кутаясь в платки.

Сначала несли несколько жестяных венков, потом, монотонно урча и воняя синеватым

дымом, двигалась машина с откинутыми бортами, с гробом. Маленькая кучка людей шла

между этой машиной и автобусом.

Около магазина на дощатом тротуаре остановилась старуха с хозяйственной сумкой.

Никто бы не обратил на нее внимания, но когда процессия поравнялась с магазином, она

вдруг убито, жутко вскрикнула и, прикрыв глаза одной рукой, пошла в сторону маленького

проулка.

– Что это она? Она знала бабушку? – спросил Бояркин у Василия, который, посадив

кого-то за руль машины, шел вместе со всеми.

– Откуда? – ответил он, пожав плечами. – О своей смерти плачет. Тоже, наверное,

скоро…

– Ну, похороны-то у нас все-таки получились, – удовлетворенно сказал Георгий,

посмотрев вперед, а потом, оглянувшись на автобус, принадлежащий птицефабрике, где

работала Полина. Автобус особенно эффективно удлинял их процессию. В нем сидели

четыре старухи, которым трудно было далеко ходить, и среди них бабушка Марина и

бабушка Груша.

Еще во время подготовки к похоронам все родные вместо слова "хоронить" стали

говорить "отнести на гору". Это вышло незаметно для всех, потому что так говорили в

Елкино, где кладбище было на склоне горы. Проходя по улице, все подсознательно ожидали,

что скоро начнется какой-то подъем. Но кладбище Мазурантово оказалось на ровном поле

между свинокомплексом и птицефабрикой. К нему вела длинная дугообразная дорога, с

обеих сторон которой сквозь серую снежную пленку желтела стерня и потерянные кое-где

клочки соломы. Кладбище белело аккуратным штакетником, и оттого, что было не на

возвышенности, показалось как бы даже в низине. Наверное, и бабушке здесь не нравилось.

На выходе со станции дорога была изрыта гусеницами тракторов и намерзла комками.

Все стали спотыкаться. Василий озабоченно завертел головой, принюхиваясь к чему-то.

– Лишь бы ветер от свинокомплекса не потянул, – сказал он.

Георгий, заражаясь его озабоченностью, вновь осмотрелся по сторонам.

– А народу-то все-таки поднабралось. Я боялся, хуже будет.

– Поднабралось, – с горькой усмешкой откликнулся на этот раз Николай. – Вот в

Елкино бы поднабралось. Уж там-то Артюшиху знают.

– А она вот не в Елкино захотела умереть, а здесь, – в пику ему сказал Никита.

– У нас там старика одного хоронили, – стал рассказывать Георгий, – родных никого.

Только старуха. Из морга забрать некому. От поссовета могилу выкопали, гроб с памятником

сделали. Не знаю почему, но старуха обратилась ко мне, чтобы я машину достал, да после

работы похоронил. Тут еще сосед подвернулся, тоже согласился. На другой день я машину на

работе попросил, подъезжаем к их дому. А там старуха эта, да покойник, которого только что

на какой-то попутке привезли. Мы еще минут двадцать подождали, думали, кто подойдет. Да

кто подойдет? Они в поселок только приехали, еще и обзнакомиться не успели. Старуха

поплакала, поплакала. "Ладно, – говорит, – везите". Сама осталась к поминкам готовиться.

Погрузили мы старика. Идем вот так же тихо. Соседу это надоело. Он говорит: "Давай борта

закроем, да и мотанем полным ходом. Кому какое дело, что мы везем". Но ведь неудобно как-

то. Не согласился я. Так и дошли. Никто не присоединился. Еле вдвоем-то опустили его в

могилу. Шофер помочь не может: с радикулитом. Его сразу отправили, чтобы машину не

задерживать. Могила мелкая, но уж зарыли, как могли, памятник поставили. Сели отдохнуть.

Что дальше делать? Надо старухе лопаты да веревки отнести, да и вообще хоть сказать, что

похоронили. Пошли… А она накрыла на два стола – поминальщиков ждет. Выпили мы по

стопке,