Молодой Бояркин - Александр Гордеев

– Потому что здесь холодно.

– Ну, так что тут у вас случилось-то? – так же взыскующе обратился он сразу ко всем

вместо приветствия.

– Да вон пройди посмотри, – слегка обиженная его инспекторским тоном ответила

Полина. – Да не раздевайся.

Никита Артемьевич приехал в сапожках кирпичного цвета, в легком осеннем пальто,

поразившем всех и напомнившем о его занятиях гимнастикой и закаливании. Дорога

вымотала ему куда больше нервов, чем Николаю. Его телеграмме в аэропорту никто не верил.

Мечась от кассы к кассе, разыскивая администратора и всех, кто мог хоть чем-то

посодействовать, он не мог ума приложить, как в этом случае улетел его непробивной

племянник. Он даже решил, что Николай вообще не улетел, а потолкался на вокзале и

вернулся домой; такая мысль приходила ему оттого, что и сам он невольно подумывал о

доме. "Ну, а если он все-таки улетел?" – спрашивал себя Никита Артемьевич и снова со

злостью пробивался к кассам.

Сбросив пальтишко, Никита Артемьевич вошел в светлую комнату. Все последовали

за ним.

– Мамка ты, мамка, как же это случилось-то, – Сказал он с упреком.

– Естественно получилось – ей все-таки восьмой десяток шел, – спокойно вставил

Николай.

Никита Артемьевич покосился на него, но промолчал. Полина стала рассказывать все

сначала.

– Она ведь ко мне собиралась ехать, – прибавил Георгий к ее рассказу о последних

событиях. – Письмо мне написала. Я приезжал. Да и хорошо, что приезжал. Хоть последний

раз на живую поглядел.

– И чего ей не сиделось? Все надо было куда-то ехать, – сказал Никита.

Николай ядовито хмыкнул и вышел.

– Чего он тут все усмехается! – вспылил Никита Артемьевич.

– А-а-а, не обращай внимания, – сказал Георгий.

– Ты смотри-ка какой… а…

Брата стали усаживать за стол. Никита достал из сумки колбасу, вяленую рыбу,

попутно объяснив, что за рыбой обычно приходится мотать на своей "Волге" за триста

километров в соседнюю область. – Испробуйте "золотой" рыбки. – Тут же отсчитал из

бумажника деньги и положил на холодильник. За столом позволил себе выпить стопку.

– Колька-то еще вчера приехал? – спросил он у Полины, хотя сам племянник сидел

напротив.

– Вчера, – ответила Полина.

– Ты что же телеграмму не заверила? – сказал ей Никита Артемьевич.

– Ой, да у меня из головы-то сразу все вылетело.

– Вылетело… Сколько я народа возле этих касс передавил. Все орут. А одному мужику

так специально хотелось морду начистить. Я даже просил его, погоди, говорю, сейчас

освобожусь. Жаль, не дождался. В общем, добрался кое-как. А остальные?

Ему стали объяснять.

– А твой где? – повернулся Никита к Марии.

– Сейчас приедет, – ответила она. – За хлебом уехал.

– А-а, а то я уж подумал, что дома остался. У вас же личное хозяйство… То чушка

опоросится, то курица снесется. Я бы не уехал, так, наверное, таким же куркулем бы стал.

Мария несколько мгновений пристально смотрела на него.

– А ты, Никита, хоть и не стал куркулем, но все такой же дурак, – сказала она.

Никита уже сообразил, что занесло его слишком косо, и примирительно засмеялся. Он

вспомнил, что среди братьев и сестер он самый младший и лишнее ему по-старому

простится.

– Ну что, всыпала она тебе? – добродушно спросил Георгий.

– Это она запросто. Маша всегда мне вроде второй матери была. Одна пропустит, так

другая отчихвостит.

– Ну, Никита, уж ты-то был у мамы любимчиком, – сказала Полина. – Тебя она почти

никогда не ругала.

– Так она же всю ругань на вас извела, а для меня один ремень остался, – со смехом

ответил Никита. – Да это средство и действовало-то на меня эффективнее. Хорошее

лекарство. Я его на себе испытал, так и своим чадам не раз прописывал. Тоже помогает.

* * *

За чаем вспомнили, что для поминок потребуется много тарелок.

– А ты в мамином сундуке поищи, – подсказала Полине Мария. – У нее должна быть

посуда.

Когда Полина стала открывать крышку заветного материного сундука, вид у нее был

виноватый.

– Ох, если бы мама-то живая была, так от нас за этот сундук сейчас бы только пух и

перья полетели, – сказала она, засмеявшись.

У матери и вправду оказался целый набор посуды. В сундуке нашлось множество

разных вещей, не имеющих теперь никакого смысла. Многие из них ярко напоминали

детство, Елкино, но детям было непонятно, зачем мать хранила всякую всячину.

На самом дне нашелся паспорт. Его сразу попросил Николай и долго внимательно

разглядывал.

После осмотра сундука Георгий, Никита и Алексей поехали с Василием на бортовой

машине в мастерские красить сваренную вечером оградку, а потом должны были заехать в

лес за сосновыми ветками. Женщины собирались стряпать пельмени и Николая оставили

молоть мясо, вручив мясорубку, тоже извлеченную из бабушкиного сундука. Работа быстро

разогрела Николая, он снял толстый свитер и остался в одной клетчатой рубашке.

Настроение женщин за привычным делом изменилось.

– Людмила-то, наверное, завтра приедет, – предположила Полина. – Ты ее помнишь,

Коля?

– Я помню только, как принесла она мне однажды интересную игрушку – за ниточки

дергаешь, и маленький матросик по лесенке лезет. Она показывает, дергает, а не дает. Мама

говорит: дай, если принесла. Она не дает. Дразнила, дразнила да сломала. А я все равно

прошу. А она взяла и бросила в печку, печка как раз топилась…

– Ох, и вреднючая она была, – сказала Мария.

– А ты себя-то, себя-то вспомни, – засмеялась Полина. – Помнишь, как Гоше мешала

уроки делать? Вот слушай, Колька. Гоша только возьмется стихи учить, как мать твоя

начинает песни петь. Она же у нас певунья. Гоша Марии наподдаст и – в сени, а она на вред

еще громче пое-ет в сенях-то. Как он только ее не уговаривал. Ох, а ведь весело жили-то…

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

В день похорон все поднялись очень рано. Позавтракали и сели вокруг гроба.

Разговоры были те же, но из-за мысли, что мать лежит здесь последние часы, все стало

приобретать другую окраску.

Еще вчера кое-кто думал, что смерть матери не переживается так сильно, как должно

бы быть, но сегодня в души сама собой вползала тяжелая, гнетущая тень. Женщины много

плакали. Мужчины, чтобы справиться с собой, часто выходили из дома, помогали Василию

по хозяйству или просто стояли разговаривали в ограде.

Перед обедом Василий поехал на птицефабрику за автобусом. Полина наказала ему

пригласить на помощь кого-нибудь из женщин, с которыми она работала. Часа через два

Василий привез двух помощниц, которые сели пока в сторонке, стараясь при чужом