Заговор генералов - Владимир Понизовский

— Две дивизии на весь Петроград? — усомнился Лукомский.

Корнилов сузил глаза. Но даже сквозь щели век они сверкали:

— Это авангард. Вслед за Кавказской дивизией завтра мы двинем от Деникина в тот же район Третий конный корпус. По прибытии на исходный рубеж ему будет придана дивизия князя Багратиона, и корпус развернется в армию. А Пятая Кавказская дивизия, которую мы перебрасываем в район Белоострова из Финляндии, будет пополнена Первым Осетинским и Первым Дагестанским полками и развернется в корпус. Командование Третьим корпусом я решил возложить на генерала Краснова, а всей операцией — на генерала Крымова. Ваше мнение?

— Кандидатуры командующих сомнений не вызывают, — сказал начальник штаба. — Оба — боевые генералы.

— Да. Генерал Крымов не задумается, если понадобится перевешать весь Совдеп.

— Но в составе Третьего корпуса мне представляются недостаточно надежными Десятая кавалерийская дивизия и Второй конно-горный дивизион. Они находятся под влиянием большевиков.

— Произведите замену по собственному усмотрению, исходя из замысла операции. Приказ нужно отдать завтра же.

— Лавр Георгиевич, я пойду с вами до конца, — Лукомский впервые за все последние дни улыбнулся. — Однако не пренебрегите моими советами. Прежде всего, передвижение такой массы войск но может остаться незамеченным.

— В оперативные распоряжения главковерха никто не имеет права вмешиваться. Перегруппировка по военным соображениям.

— Но любой генерал поймет…

— Надеюсь, все генералы на нашей стороне. А профанам-шпакам и этих объяснений достаточно.

— Все это резонно, Лавр Георгиевич, — задумчиво проговорил начальник штаба. — Но лишь до того момента, когда вы отдадите приказ войскам двинуться на Петроград. Как вы объясните такой приказ?

— Возможно, идти на Петроград не потребуется. Это решится в ближайшие дни. А если они не захотят подобру-поздорову…

Его веки смежились еще плотней, и взгляд стал острый — лезвие бритвы:

— Приказ я получу из самой столицы.

— Извините, ваше высокопревосходительство, не понимаю.

— Сам Керенский попросит.

— Откуда вам это известно? Как можно полагаться на такого фигляра?

— Его надоумит Савинков. Он мне пообещал.

— Но какой же предлог найдет Савинков для вызова войск?

— Он найдет. На двадцать седьмое августа, в полугодовщину Февральской революции, большевики назначили новое восстание.

— Откуда вам известно, Лавр Георгиевич? — с сомнением проговорил Лукомский. — Нынче, после июльских дней… Сомневаюсь.

— Это забота Савинкова. Он такой человек, что и черту рога скрутит. Вы, конечно, понимаете: наш разговор сугубо доверительный.

— Безусловно. Но, господин главковерх, все надо хорошенько еще обдумать, постараться предусмотреть все случайности, чтобы бить наверняка. Кто еще посвящен в замысел?

— Мой ординарец Завойко. Председатели союзов офицеров, георгиевских кавалеров, совета союзов казачьих войск. Конечно, Антон Иванович Деникин и атаман Каледин.

— Я не мог и представить, Лавр Георгиевич! Это размах! — Лукомский уже сам почувствовал воодушевление. — Петроград мы возьмем. А потом?

— Потом?

— Понятно, ваше высокопревосходительство. Я спрашиваю не о форме правления. И не об имени правителя. Но мы бедны, как церковные крысы.

— Это меня заботит меньше всего. Пусть позаботятся Родзянко и Милюков.

— Понятно.

— И слава богу. Приступайте к оперативной разработке операции. Приказ о передислокации Третьего корпуса я подпишу завтра, перед отъездом в Москву. Кроме того, сегодня же отдайте приказ о переброске в Москву Седьмого Оренбургского казачьего полка. Командующего Московским округом в известность об этом не ставьте. Прикажите привести в состояние боевой готовности московские военные училища.

— Будет немедленно исполнено.

— А теперь пригласите ко мне генерала Крымова. Я поговорю с ним с глазу на глаз.

Лукомский встал и направился к двери. Остановился:

— Извините, ваше высокопревосходительство: а как быть с приказами об усилении войск Северного фронта? У Эйхгорна на подходе новые дивизии.

— Решим после моего возвращения с Московского совещания.

Глава десятая

12 августа

Антон проснулся ни свет ни заря: встречи и разговоры предшествующих дней так взбудоражили, что и ночью снилась всякая чертовщина: желтые узловатые руки-щупальца, вспышки разрывов, облако газа — багрово-пестрое, мельтешащее, страшное.

Очнулся — и обрадовался прозрачному рассвету, обещавшему солнце. Распахнул окно. Воздух потек свежий, едва не с морозцем — в середине августа, на переломе лета на осень, бывают такие удивительные дни. Накануне с вечера уходящее солнце красно дымится, сумерки подернуты туманом, а под утро трава и булыжники покроются изморозью, чтобы запотеть крупной росой с первыми лучами. А в полдень — жара, хоть скидывай рубашку. Хорошие слова даны в народе августу: «зарничник», «осенинник»… Антон всей грудью вобрал пьянящий воздух.

Который час?.. Скорей принять душ, побриться, облачиться в парадный мундир!..

Щелкнул выключателем в ванной. Лампочка не загорелась. Повернул кран. В горловине засипело, хрюкнуло, но вода не потекла. Ах, чтоб тебя!..

И вдруг вспомнил: товарищи пообещали отметить день открытия Государственного совещания. Значит, электрики, водопроводчики пошли за большевиками. А другие?..

В графине вода была. Он умылся, побрился. Спустился в буфетную при ресторане. Тут и на рассвете постояльцы могли получить чашку кофе или чаю. Сейчас метрдотель, отирая взмокшее лицо, растерянно оправдывался:

— Повара не пришли… Официанты почему-то не явились… Никогда ничего подобного не случалось, господа!..

В вестибюле гостиницы на столиках, где постояльцев «Националя» уже с утра всегда ждали первые выпуски московских газет, сейчас не оказалось ни одного номера. Зато громоздилась внушительная стопка брошюр. На обложке красовался портрет.

Антон взял брошюру. «Первый народный Главнокомандующий, генерал Лавр Георгиевич Корнилов, Житие любимого сына России». На портрете был изображен молодцеватый, с соколиным взглядом, с подкрученными усами и двумя офицерскими «Георгиями» — один на лацкане кармана, другой у ворота молодой воитель, в коем невозможно было узнать того изможденного оборванца, который год назад предстал перед Антоном в землянке их артиллерийской позиции в предгорье Южных Карпат.

Любопытно. Он открыл наугад: «…Верхом, под ужасным огнем наступавших австрийцев, Корнилов подскакал к отступавшим солдатам, остановил их и сам повел в штыковую атаку. Ничто не могло удержать этого стремительного урагана, враг дрогнул! Но вдруг пронесся крик: „Корнилов убит!“ — и снова смятение распространилось в рядах. По счастию, судьба и на этот раз сохранила русского вождя…»

Ну и стиль!.. Путко сунул брошюру в карман, чтобы позже прочесть. Вышел из гостиницы.

На улице было пустынно. Но нынешнее московское утро чем-то отличалось от такого же вчерашнего. Первое, что приметилось, — листки, свежеприклеенные прямо к стенам. На одних — тот же, только увеличенный многократ, портрет Корнилова и слова приветствия «народному герою» и «доблестному вождю».

Но тут же, едва ли не лист в лист, было наклеено и другое — нет, это был не просто лист воззвания, а сегодняшний номер большевистского «Социал-демократа». Эта газета вышла, хотя в гостинице «Националь» на стойке ей места не нашлось, и во всю первую ее страницу звучал призыв: «Сегодня день всеобщей забастовки. Пусть сегодня не работает ни одна фабрика, ни один завод, ни одна мастерская!»

Антон оглянулся. Усердствовали дворники в белейших фартуках и с надраенными бляхами. Но все равно чего-то недоставало по сравнению со вчерашним утром. Да, перезвона первых трамваев и цокота пролеток!.. Извозчиков вообще не видно. А вагоны стоят на путях, будто замершие у невидимых преград, с пустыми кабинами вожатых.

Ну, если уж забастовали официанты и извозчики, то заводской и фабричный народ — эти не подвели! Пролетариат Москвы пошел за большевиками!..

Издалека донесся маршевый звук оркестра. Ухал барабан, лязгали медные тарелки. Сверху, по Тверской, спускалась к Охотному ряду колонна юнкеров. Строго равняют ряды, печатают шаг. В ритм взблескивают над колонной штыки винтовок.

С другой стороны, от Воздвиженки, послышался рокот. Вскоре из-за изгиба университетской ограды показался бронеавтомобиль. За ним второй, третий… Колонна блиндированных машин катила мимо гостиницы в том же направлении, в каком свернули юнкера. К площади Большого театра.

На рассвете юнкера Александровского военного училища были подняты по тревоге и поротно выстроены на плацу. Начальник училища генерал-майор Михеев прошел вдоль шеренг, придирчиво оглядывая своих питомцев. Потом приказал ротным и взводным командирам собраться в дальнем углу плаца.