Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

идеализированный образ, предложенный Национальной гвардией и системами рекрутинга и продвижения на основании системы заслуг в действующей армии, эти структуры могли работать лишь в условиях формирования чувства общей гражданственности. Национальное собрание понимало, что сами по себе структуры и законы не могут рассеять напряженность между старой социальной идентичностью, которую солдаты, офицеры и мирные жители принесли с собой в Революционную эпоху. Вопрос укрепления социальности и общности, а также установления их пределов, снова стал поводом для беспокойства, как и для реформаторов Военного просвещения.

Культ fraternité в Национальной гвардии и действующей армии, чей расцвет изучает Брайан Мартин, мог объединить элементы просвещенной военной идентичности – природную социальность, сострадание и приверженность humanite, чувство маскулинного сообщества, гражданский и семейственный патриотизм – с новообретенными связями национальной и политической идентичности[318]. В силу того, что Саймон Шама называет «революционной одержимостью клятвами», тысячи национальных гвардейцев, от столицы до крошечных деревень Франции, приносили публичные клятвы братства, которые, по словам Мартина, «должны были связать граждан как братьев и равных, в отношениях взаимоуважения и поддержки» [Schama 1990: 502; Martin В. 2011: 23]. Чтобы отпраздновать первую годовщину Дня взятия Бастилии, мэр Парижа Жан-Сильвен Байи (1793–1736) предложил устроить грандиозный Праздник Федерации, который объединит всех граждан как солдат и братьев. Перспектива многотысячной толпы, объединившейся в братских гражданско-солдатских отношениях, представляла политическую угрозу для Национального собрания. Оно отклонило эту идею в пользу праздника, который отражал военное братство лишь в армии. Епископ и политик Шарль Морис де Талейран (1754–1838), который провел католическую мессу на празднике 14 июля 1790 года, ясно сообщил, что «Франция будет собираться вместе как армия, а не как совещательный орган» [Ozouf 1976: 55–56; Martin В. 2011: 23].

В отчете о Fete de la Federation журналиста и политика Камиля Демулена (1760–1794), пересказанном Мартином, говорится, что чувство братства выражалось не только в словах, но и в действиях. В своей газете Histoire des Revolutions de France et de Brabant («История революций Франции и Брабанта») Демулен подробно описал подготовку к событию и само празднование, которое в пять часов утра на ледяном ветру под проливным дождем объединило 150 000 участников. Демулен утверждал, что во время принесения клятвы и празднования солдаты «бросались в объятия друг друга, давали обещания свободы, равенства, братства»[319]. Несмотря на желание Собрания сохранить чувство братства лишь для federes (федератов), окружающие не могли не присоединиться к обряду братания, по-разному демонстрируя любовь и единство:

Будучи на ногах с пяти часов утра, граждане-солдаты умирали от голода. Это стало поводом для проявления невиданных доселе признаков братства: хлеб протягивался из окон и принимался штыками, холодное мясо, вино, ликеры и так далее. Женщины, молодые и пожилые, выходили из домов, чтобы угостить federes всевозможными закусками. Не боясь инцеста, эти «сестры» получили от своих «братьев» множество патриотических объятий, вовсе не имевших невинности братских поцелуев[320].

Через концепцию братства понятия sensibilité, социальности и патриотизма обрели новый вокабуляр, участников и более свободное проявление гражданственности и воинства ранней Революции.

Помимо клятв и фестивалей вроде Fete de la Federation, военные реформы, проведенные в период между 1791 и 1799 годами, помогли достичь большей близости и интеграции в армии. Как только мужчины оказались в армии – 100 000 добровольцев в 1791 году или 3 000 000 пекарей, торговцев, клириков, фермеров и мелких буржуа, призванных после levée en masse осенью 1793 года, – потребовалось то, что Мартин называет «братской интеграцией». Как и при Старом порядке, различия в социальном классе, профессии, региональной идентичности и военном опыте (blancs, «белые» ветераны Королевской армии, против bleus, «синих» новобранцев) зачастую вели к трениям и внутри-армейской жестокости. В случае с подразделениями кавалерии и артиллерии большинство новобранцев поступало в созданные подразделения, за редким исключением, когда они формировали независимые эскадроны для первых и роты для последних. Эта практика была достаточно эффективной, по крайней мере с организационной точки зрения. Линейная пехота представляла более серьезную проблему. Лафайет, недолго прослуживший командиром Armee du Nord, ввел специальное разделение на бригады, или embrigadement. Так появилась полубригада, состоявшая из одного батальона ветеранов-пехотинцев и двух батальонов новобранцев. После призыва 1791 и 1792 года эта практика способствовала интеграции солдат, хотя также усиливала напряженность между blancs и bleus.

К 1793 году Конвент одобрил разделение на бригады во французской армии; однако он отсрочил более широкое внедрение, так что выбранным методом интеграции стала амальгама. Джон Линн поясняет:

Амальгама была продолжением особого разделения на бригады, но отличалась в двух аспектах. Во-первых, как и в более раннем предложении Дюбуа-Крансе, амальгама создавала постоянные полубригады, каждая из которых состояла из трех батальонов. Во-вторых, амальгама тщательно смешивала батальоны. Они разделялись на роты, которые смешивались так, чтобы создать три абсолютно новых батальона [Lynn 1996: 59].

Дюбуа-Крансе утверждал, что амальгама «создаст республиканский дух» в армии, сблизив ветеранов с добровольцами.

Структуры уровня рот и подразделений, появившиеся в середине XVIII века, также укрепили социальные связи и сплоченность первичной группы. Подробности о ежедневных заданиях и пайках, распределяемых среди людей с общей столовой, напрямую добавлялись в reglements 1792 года из регламента полевой службы 1778 года[321]. Примерно до 1795 года группам друзей из одной роты, членам семьи или людям из одного города или региона, поступившим на службу вместе, разрешалось находиться вместе. Как показывают исторические данные, эта политика укрепила связи, необходимые для удержания на дополнительный срок службы, укрепления морального духа и боевой эффективности. Гражданин-солдат Жозеф-Луи-Габриэль Ноэль (1764–1850) описывал тоскливые дни в лагере в сезон дождей и говорил: «Вместо того чтобы сидеть в палатке и жаловаться на дождь, мы пели во всю глотку: шум разгонял облака» [Ibid.: 168].

Новая система продвижения Дюбуа-Крансе также имела целью регламентировать заслуги и межличностное уважение среди людей разных званий. Одна треть продвижений утверждалась на основании выслуги лет, а оставшиеся две трети основывались на процессе отбора. Представители каждого звания выбирали из сослуживцев трех кандидатов на вакантную позицию, а их командиры выбирали одного человека для продвижения. В теории это означало, что в надежде на продвижение солдаты и офицеры захотят проявлять заслуги перед сослуживцами и это сформирует уважительные и крепкие братские связи.

Подобные связи укреплялись и благодаря улучшенным условиям жизни и оплаты для всех, а также кампании Конвента по политическому просвещению и грамотности для идеологической обработки армии. Если королевские подданные собирались стать гражданами и воинами республики, это означало участие в патриотическом создании мифов эпохи. Майкл Хьюз объясняет:

Республика внедряла программы, направленные на трансформацию армии