Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

повышала, даже возводила во дворянство, заслуженных военных. Прежнее понятие «братьев по оружию», которое ввели militaries philosophes эпохи Просвещения, объединилось с «узаконенной концепцией, согласно которой служить своей стране означало жить и умереть, заботясь о других» [Martin В. 2011: 2].

Однако в основе военного сообщества лежали не только sensibilité и humanite. По мнению Майкла Хьюза, культура сексуального героизма и маскулинного «гомосоциального узаконивания» была краеугольным камнем наполеоновской боевой идентичности и «имперской доблести». Печально известные своей любовью к мародерству и изнасилованиям, солдаты Наполеона основывали боевую идентичность, сообщество и победы, по крайней мере отчасти, на жестоком отношении к женщинам и мирным жителям. Если, как утверждает Говард Браун, концепция зверства в военном пространстве в революционный период обострилась, произошло это потому, что просвещенные культуры sensibilité, humanite и droits de Vhomme (прав человека) глубже укоренились во французском коллективном сознании и были осквернены в пространстве войны.

Эта глава связывает темы и аргументы предыдущих глав с историей и историографией военной культуры и структур Революционной и Наполеоновской эпох. Отслеживание витков Военного просвещения в данный период, между 1789 и 1815 годами, показывает, что «радикальные прорывы» этой эпохи во многих случаях не были ни прорывами, ни радикальными[308]. Скорее, революционные и наполеоновские армии и их культурные образы отражали развязку и более широкую формализацию культур и отдельных практик, которые слились в Военном просвещении.

La Grande Nation

Структура, моральный авторитет и эффективность французской армии имели большое значение для многочисленных режимов, правящих Францией в период между началом Французской революции в 1789 году и наполеоновским свержением Директории (1795–1799) и созданием Консулата в ноябре 1799 года. Военные реформы для внутренней политики постоянно наделялись символическим значением. В первые годы революции они обозначили уход Старого порядка и провозглашение гражданской нации, а позже послужили ареной для конфликтов между монтаньярами и жирондистами во время Конвента. В другие периоды военные реформы были вызваны насущными потребностями революционного движения и нации, чье существование стояло на кону. Это относится к реформам по переукомплектованию армии и флота после массовой эмиграции дворян в 1791 году. Примерно 6000 офицеров-дворян покинули Францию, как и офицеры флота: из девяти адмиралов осталось двое, из 18 контр-адмиралов трое, из 170 капитанов 42, и из 530 лейтенантов 356 [Masson 1992: 375]. Знаменитая levee en masse Конвента в августе 1793 года и последующий надзор за генералами армии со стороны Комитета общественной безопасности также проводились ради простого выживания республики. Директория унаследовала армию в запустении, испорченную годами плохой организации, произвола и неэффективности, а также поспешно разработанные и плохо соблюдаемые правила, которые породили неповиновение, инсубординацию и даже смертоносные бунты среди солдат. Хотя комплексная программа реформ Директории была «весьма непопулярна», по мнению Рейфа Блауфарба, она все же была «необходима для установления порядка, стабильности и систематичности в армии» [Blaufarb 2002: 133]. Стремительный взлет Наполеона Бонапарта, его успешный захват и удержание власти свидетельствовали не только о пропагандистском и бюрократическом уме, но и о культурной и политической системе, которая уравнивала политическую легитимность с военной силой. В этом отношении чем больше ситуация менялась, тем больше она оставалась прежней.

Историки посвятили множество трудов неспокойным, скоропалительным переменам в стране, в гражданственности и в армии в Революционную эпоху[309]. Эта комплексная трансформация армии в период Французской революции была тесно связана с реформами и идеологией Военного просвещения. И неудивительно: ведь такие деятели, как Наполеон, проходили обучение в последние десятилетия Старого порядка и оказались у власти в десятилетия после 1789 года. С энтузиазмом и непоколебимой уверенностью, что новый порядок не поставит под угрозу их звания, офицеры-реформаторы верили, что их голоса и планы по реформированию армии наконец воплотятся, и в более полной мере. Блауфарб пишет:

Если мы оставим за рамками радикальное решение предоставить карьерные возможности талантам, становится очевидным, что более широкая программа военных реформ Национального собрания, а также реакция офицеров на нее, была сформулирована в рамках концептуальной основы, унаследованной от Старого порядка [Ibid.: 46].

И действительно, militaires philosophes ранней Революции возвращались к знакомым темам Военного просвещения: социальности, humanite и sensibilité, доблести и армии из патриотичных граждан. Последующие революционные власти пытались осознать эти идеи и узаконить их.

Первым наследием Военного просвещения стал новый поток реформистского пыла, выраженного в огромном количестве письменных документов об армии. Надежды на перемены, которые повисли на плечах Гибера и на его Военном совете, обернулись скандалом и недовольством как офицеров, так и солдат. Когда весной 1789 года Людовик XVI велел составить проект cahiers de doleanees (реестров или списков претензий), французские подданные со всех уголков страны стали присылать свои жалобы. Представители третьего сословия выразили желание служить на всех должностях французской армии и флота, вторя дискуссиям о гражданских армиях и видению военного героизма среди рядовых французов. Все это можно было увидеть в патриотическом театре, в новостях о Войне за независимость США и в трудах philosophes и militaries philosophes. В письмах к Генеральным штатам звучали требования о том, чтобы жители провинций не только получили возможность служить своей patrie, но и могли делать это в звании офицеров, а не простых солдат или членов повсеместно критикуемого ополчения. Жители таких провинций, как Лимузен, и бейливиков, например Реймса, выступали за меритократический офицерский состав, в котором французы из всех слоев общества получили бы доступ к высшим армейским званиям. Жители бейливика Немура заявили, что привилегии дворянства были несправедливы, ведь бремя войны несло и третье сословие, а не только несколько офицеров-аристократов, которые платили налог лишь своей «голубой кровью» [Mavidal, Laurent 1867–1913, 5: V, 533; 4: 120–338][310]. Провинции предлагали методы рекрутирования для продвижения третьего сословия по армейской карьерной лестнице и настаивали, что вместо призыва патриотические французы должны с гордостью предлагать свою службу и жизни на добровольной основе.

Пока представители армии хвастались своими привилегиями, события лета 1789 года приняли резкий поворот: конфликты при выборах, захват третьим сословием Генеральных штатов, основание Национального собрания, взятие Бастилии, Великий террор, отмена привилегий и предоставление доступа к военной карьере на основании заслуг 4 августа 1789 года. Новый поток мемуаров, писем и списков жалоб (полковых cahiers) хлынул в Национальное собрание в период между августом и октябрем 1789 года, когда Жорж-Луи Феликс, барон де Вимпфен (1744–1814), убедил членов Собрания сформировать военный комитет. Эти документы относятся к более чем 50 полкам и 70 гарнизонным городам метрополии[311]. Благодаря предложениям, поступавшим из военных и невоенных секторов, коллективное участие в процессе реформирования революционной армии несло на себе след просвещенных предшественников как