Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

для чиновничества и инженерии, но не имевшие достаточного пространства для развития естественных и гуманитарных наук. В Англии Оксфорд и Кембридж, по традиции считавшие себя учебными заведениями для духовенства, долгое время противились естественным наукам и не обнаруживали интереса в создании научных лабораторий. За этим скрывалась идея (которая и в Китае воспринималась как нечто само собой разумеющееся), что высшее образование (higher education) осуществляется в процессе изучения текстов и строго отделено от практического образования (practical education), получаемого в госпиталях, судах или музеях. Логично, что раньше всего из естественных наук в университетах утвердилась геология как чтение в каменной «книге природы».

«Ученые джентльмены» (gentleman scholars), такие как Чарльз Дарвин – сын богатого врача и финансового спекулянта, внук Джозайи Веджвуда, одного из главных пионеров предпринимательства эпохи ранней индустриализации Англии, – продолжали играть в английской науке роль, которая в Германии после Александра фон Гумбольдта была уже непредставима. Исключительное явление – Грегор Мендель, сделавший в уединении аббатства августинцев в Брюнне (Брно) свои гениальные открытия в области наследственности, которые три десятилетия оставались незамеченными научной общественностью. Научные общества, в том числе некоторые основанные в XIX веке, долгое время сохраняли в научной жизни Англии и Франции свое выдающееся значение. Как уже в раннее Новое время, для британских естествоиспытателей Лондон оставался гораздо более значимым центром, чем Оксфорд с Кембриджем. Здесь находились все ученые общества, занимавшиеся соответствующими науками в национальном масштабе. Модерные тенденции в высшем образовании исходили скорее от специальных учебных заведений в составе Лондонского университета или постепенно развивавшихся новых заведений в городах, как в Манчестере (1851).

Нобелевских премий еще не существовало – первые были присуждены в 1901 году. Отсутствовали и рейтинги с количественными показателями. Репутации складывались во время все более тесного личного общения ученых между собой. Этот обмен с самого начала имел как национальное, так и международное измерение. Немецкие ученые уже за несколько десятилетий до основания национального государства образовывали сообщество, которое благодаря собственным достижениям и научно-дипломатическим усилиям Александра фон Гумбольдта хорошо интегрировалось в Европу. Примерно с середины столетия научные сообщества разных стран наблюдали за деятельностью друг друга. Наука стала публичной ареной национального соревнования – например, между микробиологами Луи Пастером и Робертом Кохом. Когда в 1896 году стало известно об открытии Вильгельмом Рентгеном икс-лучей, кайзер Вильгельм II телеграфировал будущему Нобелевскому лауреату, что он благодарит Бога за этот триумф немецкого отечества[562].

Одновременно стали более ярко проявляться и взаимосвязи между наукой, техникой, промышленностью и национальной мощью. Среди британской общественности сложилось впечатление, что страна позорно выступила на Всемирной выставке в Париже в 1867 году. Во Франции поражение 1871 года от новой Германской империи объясняли в том числе отставанием в области образования и науки. Требования к государству создать наконец большие университеты «немецкого типа» реализовались, однако, лишь в 1880‑х годах, после консолидации Третьей республики. В 1896‑м появился правовой фундамент для основания модерной французской университетской системы.

Но и тогда характерный для немецкого университета с эпохи 1750–1850‑х годов исследовательский императив находил по-прежнему меньший отклик, чем в стране происхождения[563]. Модерная университетская система появилась во Франции не раньше, чем, например, в Японии, а в Великобритании децентрализованные структуры академической жизни и в XX веке еще долгое время не позволяли говорить о системе университетов. Кембридж и Оксфорд, которые с середины XIX века модернизировали процесс обучения и отменили присуждение академических степеней без предшествующего экзамена, а также обязательный целибат преподающих научных сотрудников (fellows), лишь после Первой мировой войны превратились в исследовательские университеты со значительной компонентой естественных наук. Высокие расходы на лабораторные исследования нового типа требовали и здесь централизованного финансового планирования, выходящего за рамки отдельных бюджетов колледжей и факультетов. Специализированные технические высшие учебные заведения до настоящего времени играют в Великобритании менее значимую роль, чем в Германии, Франции, Швейцарии, где с учреждением Швейцарской высшей технической школы в Цюрихе в 1858 году появился прототип подобных учреждений, или в Японии. Степень доктора философии (Ph.D.), которая вначале присуждалась и в естественных науках, была введена в Кембридже только в 1919 году, уже после того, как она стала общепринятой в Германии и США[564]. Также должно было пройти много времени, пока Оксфорд и Кембридж не ограничили внутреннее рекрутирование преподавательского состава – весомое препятствие для притока свежих идей извне.

Подъем университетов в США

Таким образом, модель немецкого исследовательского университета была принята в модифицированном виде в других европейских научных государствах лишь с чрезвычайным – по крайней мере в полвека – опозданием. За пределами Европы эта модель начала оказывать влияние раньше. Второй страной в мире, в которой исследовательский университет сделался отличительной формой вуза, стали США. Не стоит, однако, переоценивать потенциал североамериканских университетов в период не только до конца колониальной эпохи, но даже до окончания Гражданской войны. Один из их главных историков говорит об эпохе между 1780–1860 годами как о «ложном рассвете» (false dawn) и относит настоящее наступление гегемонии американского исследовательского университета ко времени после 1945 года[565]. Лишь в двадцатилетие после Гражданской войны в США сложились научные сообщества по основным направлениям – тогда как во Франции, Германии и Великобритании это произошло уже после 1830‑х. В США в это время пристально изучали немецкую модель исследовательского университета, и с основанием Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе в 1876 году по ту сторону Атлантики впервые появился комплексный университет полного профиля – модель, которую в других частях света перенимали непоследовательно. В научных исследованиях (research) видели скорее престижную роскошь, чем сущностную основу университета[566].

Впечатляющего подъема американских университетов еще долго могло бы не произойти, если бы они не извлекли выгоду из экономического бума последней четверти XIX века. Со времен Джона Гарварда и Элайху Йеля североамериканские университеты зависели от частных пожертвований и фондов. Около 1850 года стала заметной повышенная готовность состоятельных частных лиц оказывать филантропическую поддержку академической сфере. После 1880 года, когда происходил буквально взрывной рост крупных американских состояний, вместе с богатством росло стремление увековечить свое имя в качестве жертвователя на университеты. Теперь жертвовали не только анонимно, как Джон Д. Рокфеллер Колумбийскому университету: возникли университеты, которые до сих пор носят имена железнодорожных, табачных или стальных магнатов. Нередко здесь присутствовали и религиозные мотивы. Новые университетские здания сооружались в едином неоготическом стиле; иногда, как в Пало-Альто по желанию семьи Стэнфорд, – в средиземноморском вкусе. Старые американские колледжи были небольшими и простыми по стилю постройками. Теперь для того, чтобы разместить новые библиотеки, лаборатории и спортивные сооружения, требовались большие пространства и помещения. Более, чем в Европе, амбиции состоятельной буржуазии