Восхождение богов - Даша Игоревна Пар

– Я не позволю, – холодно заявила Селеста, возвращаясь к ядру и иначе глядя на его сверкающие вспышки, чем-то напоминающие протуберанцы на солнце. – Что бы ты там ни задумал – этому не бывать.

– Посмотрим, – обещающе подмигнул Ктуул, сосредотачиваясь на Никлосе. – Ну что, мой ученик, ты готов встать вровень с учителем? Готов освоить истинную силу? Только попроси – и я покажу как.

Кто бы от такого отказался? Кто бы сказал вечному, способному за один миг отправить целую планету в небытие, что это – не его желание? Что планы Ктуула – лишь иллюзия, что человек, стоящий перед ним, абсолютно не взволнован открывающимися перспективами?

Никлос хорошо представлял себе и прошлое, и настоящее. Он помнил все, что Ктуул сделал с ним и его близкими. Помнил, что именно из-за старого бога умерли родители. Что морвиусы по его указке использовали какую-то странную магию, от которой он становился гневливым и полубезумным. Он помнил и то, что вечный сделал с Селестой. Помнил, что Ктуул уничтожал миры. Помнил, что тот сделал со своими детьми.

Весь путь бога был усыпан трупами и страданиями живых. Как такое существо может представить себе, что найдется разумный, согласный встать рядом с ним на этот путь?! Ник не был больным. Он не был психопатом или слабым, безвольным существом. Все темные желания, пробужденные в последний год, потеряли ценность. Он мог им противостоять. Он не был Каргом. И в этом вся суть.

Было и иное. Селеста, вставшая рядом, чья рука приятно грела ладонь, а чувства, связанные черно-белыми нитями, горели так же ясно, как в первый раз. Она была на его стороне. Чем бы все это ни закончилось. Они вместе.

– Хорошо. Покажи мне это, – совершенно спокойно заявил Ник, поднимая взгляд на застывшего вечного.

Ктуул, будто пробудившись от спячки, уставился в ответ. На мгновение он показался древним стариком, пьяницей с ликом смерти. А волосы, отливающие перламутровыми оттенками, выцвели и посерели. Глаза утратили фиалковый цвет, полностью покрылись золотом, и губы открылись в молчаливом крике, будто перед ними стояла живая статуя со сверкающей, ледяной кожей.

Через секунду видение схлынуло, оставляя невозмутимость вечного. Он потянулся, разминая кости, а через них – и силу внутри себя. Протянув руку, он дождался, когда Ник, обогнув ядро, встанет рядом и схватится за нее.

– Не думай, что не знаю твоих мыслей, ученик. Не думай, что твои сомнения мне неведомы. Я ожидал их, и в этом заключается ваше поражение, – наклонившись к собеседнику, скрывая их обоих за шелковистой завесой волос, прошептал Ктуул.

Ник дернулся, пытаясь вырвать руку, но не преуспел – так жестко его держал старый бог. Мужчина успел лишь единожды бросить взгляд на нахмурившуюся Селесту, как Ктуул схватил его за загривок и резко наклонил вперед, опуская прямо в ядро.

* * *

Невозможно описать смерть, случившуюся таким образом. Невозможно даже представить себе, что можно почувствовать в момент, когда заряд ядра проникает в атомы тела. Когда он сталкивается с ними с такой мощью, от которой они буквально разрываются на части. Это просто за гранью понимания. Как будто разом в тебя влился весь мир. Как будто глотнул воды, и она моментально распространилась под оболочкой, захватывая все. Ты больше не чувствуешь ничего, кроме удушья, но пытаешься кричать. И этот крик прорывается наружу, будто ты – младенец, выбравшийся из материнской утробы.

За долю секунды перед глазами проносится вся жизнь, упираясь именно в это воспоминание. А потом калейдоскоп отправляется дальше, во тьму, обратно к месту, откуда ты выполз во чрево матери. Сюда. В это ядро.

Это – возвращение к истокам. Это до начала жизни. Это – сама жизнь.

И когда вечный выдернул его назад, а с губ Ника спустилась блестящая слюна, капая обратно в разрыв, образовавшийся на месте падения, он ничего не почувствовал, кроме пустоты. Он был оглушен и дезориентирован. Даже когда Ктуул, вновь превращаясь в древнего старика, внешностью напоминавшего демиурга из серых красок, опустил руку в разрыв и выудил прямо из сердца маленький камешек, чтобы вставить его в лоб Ника, тот все еще ничего не ощущал. Он ничего не видел. Ничего не чувствовал, кроме крика рождения. Кроме предмыслия. Предбытия.

– Дыши, Клос, сделай первый вдох и забери оставшееся, – шепчет старый бог, прижимая руку к груди ученика.

Привычно подчиняясь, дракон клонится вперед и глубоко вдыхает аромат сладости и гниения. Он впивается губами в разрыв на месте ядра, и тот с глухим, чавкающим звуком всасывается в него, растворяясь без остатка.

Когда на месте ядра не остается ничего, земля вокруг них вздрагивает, и свет, этот неземной, серебристый свет меркнет, сгущаясь до вечных сумерек. Так начинается закат мироздания.

– Ник, ты слышишь меня? Ник? – неслышно шепчет и оглушительно кричит Селеста.

Она пытается пробиться к нему, но напарывается на жесткую ухмылку Ктуула. Девушка понимает – это конец. Что бы там ни испытал Ник, выпив ядро, это его изменило. Навсегда.

Селеста видит перемены в своем черном драконе. Как сверкает камень во лбу, всего лишь чуть меньше, чем у самого вечного. А глаза, эти рубиновые огни, что так часто являлись ей во снах, теперь светлеют, меняя окрас на золото. Девушка замечает, как твердеет кожа, как скользят под ней перламутровые тени, сплетаясь с нориусом. Он безвозвратно меняется, уходит от нее туда, где слышен голос вечности. Где само представление о мире иное. Где нет ничего, кроме звезд.

– Да, мой возлюбленный ученик, смотри, смотри ясно. Теперь ты видишь этот мир моими глазами. Слышишь, как колоколами бьются друг о друга планеты? Как взрываются сверхновые, как шелестят черные дыры, будто нетопыри в манящей, блестящей тьме? Ощути, как тяжелеют кости. Какой упругой становится кожа, а сердце будто лишается плотности, становясь чем-то бесполезным, легким. Его место скоро займет ядро. И тогда ты окончательно переродишься.

– Я ничего не вижу, – шепчет Никлос… или уже Клос?

Новая сущность уменьшается до размеров грудной клетки, вплетаясь в тело мужчины, меняя внутренности и заражая их ядом бесконечности.

– Подожди, сейчас глаза адаптируются. Тебе нужно потерпеть. Превращение может быть болезненным.

Но дракон боли не чувствовал. Он будто висел в воздухе, бестелесный, воздушный, почти несуществующий. Даже голоса казались ему далекими, а тусклый свет – ярким, но в то же время его будто не было. Двойственность восприятия оглушала и слепила. Он и видел, и нет. Вглядываясь в бездну, на секунду вовсе позабыл, кто он такой, слившись с вечностью. С невесомостью пустоты.

Тогда камень во