Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

иметь божественных слуг. И вот при таковых обстоятельствах господин де Монконтур порешил забрать своего второго сына из монастыря и вместо пурпурной кардинальской мантии возложить на его плечи красный камзол военного и придворного. Засим он вознамерился женить его на девице, обещанной погибшему сыну, что было весьма мудро, ибо при молодом монахе, взращённом в воздержании и умеренности всякого рода, молодая жена получила бы гораздо больше довольства и счастья, чем от старшего брата его, уже испорченного, развращённого и избалованного придворными дамами. Расстриженный постриженик, робкий и скромный, покорился священной воле отца и согласился на брак, знать не зная ни что такое женщина, ни – случай ещё более тяжёлый – что такое девица. Ко всему прочему его путь домой затянулся из-за волнений и передвижений враждующих партий, и сей детинушка, что был не от мира сего более, чем это дозволительно мужчинам, явился в замок Монконтур прямо накануне свадьбы, подготовленной после разрешения от обета, выкупленного в турском архиепископстве.

Теперь надлежит описать невесту. Мать её, госпожа д’Амбуаз, давно овдовевшая, проживала в Париже у господина де Брагелоня, председателя гражданского суда Большого Шатле, чья жена жила с господином де Линьером, что даже в то время являлось положением весьма возмутительным. Но тогда у каждого в глазу было столько сору, что никому не дозволялось замечать в чужом глазу даже бревна. И потому в каждой семье, не обращая внимания на ближних, люди двигались по пути погибели: одни рысью, другие иноходью, большинство галопом, меньшинство шагом, ибо путь сей ведёт под уклон. Подобные времена – пиршество дьявола, понеже супружеские измены и прелюбодеяния были тогда всеобщим поветрием. Бедная античная госпожа Добродетель, дрожа, скрывалась неизвестно где, прозябая то тут, то там в обществе добропорядочных женщин.

В благородном доме д’Амбуазов-Шомонов ещё здравствовала вдова де Шомон, известная своей добродетелью старая женщина, в коей воплотились все лучшие качества этого прекрасного дворянского рода. Сия дама взяла под свою опеку десятилетнюю девочку, о которой идёт речь в этой истории и о которой её родная мать нимало не заботилась, ибо вела жизнь свободную и навещала дочь раз в год, когда двор наезжал в Амбуаз. Невзирая на столь явную материнскую холодность, старый господин Монконтур, который прекрасно знал всех и вся, пригласил на свадьбу и госпожу д’Амбуаз, и господина де Брагелоня. Старая вдова де Шомон не смогла явиться в Монконтур, потому как её не пускали ишиас, катар и ноги, кои не желали больше ни топать, ни скакать. Добрая женщина страшно печалилась и лила слёзы, ибо душа её изнывала при мысли об опасностях, коим подвергнется её воспитанница, настолько прелестная, насколько прелестной может быть прелестная девушка, но ничего не поделаешь, приходилось выпустить птичку из клетки. На прощание старушка обещала молиться за её счастье денно и нощно. Несколько утешало бедную даму, что её опора в старости попадёт в руки почти святого, коего вёл к добру и свету знакомый ей вышеупомянутый аббат, что, кстати, благоприятствовало быстрой замене прежнего жениха на нового. Поцеловав девушку, добродетельная вдова дала невесте последние наставления: почитать свекровь и во всём слушаться мужа. И вот её любимица с большим шумом отправилась в Монконтур. Сопровождали её служанки, горничные, оруженосцы и прочая челядь из дома Шомон, так что можно было подумать, что едет сам папский легат.

В общем, жених и невеста прибыли накануне свадьбы. Их повенчал в день субботний епископ Блуа, который был большим другом господина де Монконтура. Трапеза, танцы и торжества всякого рода продлились в замке до самого утра, но незадолго до полуночи подружки невесты, согласно туреньским обычаям, проводили молодую в спальню. При этом они суетились и шумели, не давая простодушному жениху последовать за своей простодушной невестой, а он по незнанию своему ничуть не противился. Однако добрый господин де Монконтур положил конец шуткам и насмешкам, ибо сыну его пора было вступить в свои права. И вот новобрачный отправился в спальню к своей жене, которая казалась ему прекрасней всех изображённых на итальянских, фламандских и прочих полотнах Дев Марий, у ног которых он читал свои молитвы. Вообразите, однако, сколь велико было смущение его оттого, что он так внезапно стал мужем и ничего не знал об обязанности, которая на него возлагалась и о которой он в силу великой застенчивости своей не осмелился спросить ни у кого, даже у отца. Отец же его был краток:

– Ты знаешь, – сказал он сыну, – что делать, иди и ничего не бойся.

И вот он видит предназначенную ему красавицу, с удобством возлежащую на простынях. Она, сгорая от любопытства, отвернула голову в сторону, но изредка бросала на юношу взгляд, острый, точно кончик алебарды, и повторяла про себя: «Я должна его слушаться».

И она в неведении своём ждала, чего захочет этот бывший монах, которому она принадлежит по закону. Шевалье де Монконтур приблизился к кровати, почесал за ухом и встал на колени, ибо в этом он толк знал.

– Вы уже молились? – промолвил он елейным голосом.

– Нет, я забыла, – отвечала она. – Вы желаете помолиться?

Как видите, новобрачные начали свою супружескую жизнь с обращения к Господу, то есть, надо признать, весьма пристойным образом. Однако случаю было угодно, что их услышал и им ответил только дьявол, буде Господь в то время был слишком занят новой и гнусной протестантской верой.

– Что вам советовали? – спросил новоиспечённый муж.

– Любить вас, – с совершённым простосердечием отвечала она.

– Мне такого не говорили, однако я люблю вас, и, стыдно признаться, люблю больше Господа.

Слова сии ничуть не испугали новобрачную.

– Я бы очень хотел, – продолжил юноша, – устроиться рядышком с вами, если это вас не стеснит.

– Я охотно подвинусь, тем более что я должна вам повиноваться.

– Отвернитесь, я разденусь.

При сих целомудренных словах девица отворачивается к окну и ждёт в волнении, ибо ей предстоит в первый раз оказаться отделённой от мужчины одной лишь сорочкой. Её наивный муж решается юркнуть в постель, и они соединяются, но совсем не тем манером, каким положено. Случалось ли вам когда-нибудь видеть, как заморской обезьяне впервые дают большой орех фундук? Эта самая обезьяна чует своим чутким обезьяньим чутьём, коль лакома спрятанная под скорлупой сердцевинка, бедняжка нюхает, корчит тысячу рожиц и в промежутках между ними бормочет невесть что. Эх! С какой страстью она изучает его, с каким тщанием разглядывает, стискивает, засим крутит, вертит и так и сяк, колотит с яростью и часто –