Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

ключ от райских врат. Прошу лишь слушать внимательно, дабы не упустить ни слова из весёлых разговоров, которые вскоре донесутся до ваших ушей из соседней залы, и ведите себя тихо, коли вам дороги ваши дети.

Поелику в королевские покои вела только одна дверь, а сквозь прутья оконных решёток лишь с большим трудом пролезала голова, сластолюбец напоследок ещё раз велел не шуметь и запер даму, уверенный, что ей никуда не деться. Его весёлые дружки не заставили себя ждать и нашли в ярко освещённом зале великолепный ужин, поданный на прекрасных блюдах, а рядом с блюдами сверкали серебром кувшины с королевским вином. Хозяин обратился к ним с такими словами:

– Скорее, скорее, друзья мои, садитесь! Я чуть не умер от скуки. Однако вспомнил о вас и захотел устроить пир на античный манер – пир, во время коего греки и римляне воздавали почести мессиру Приапу и богу, известному во всех краях под именем Бахуса. Празднество наше будет двоякого рода, поелику к десерту подоспеют три хорошеньких сороки, и хоть я знаком с ними накоротке, а кто из них милее, не знаю.

Все радостно выразили признательность своему господину, и только Рауль д’Октонвиль обратился к герцогу с особой речью:

– Сир, я охотно поддержу вас в любой битве, но только не в той, что связана с юбками, на турнире, но не на попойке. У добрых товарищей моих дома нет жены, а у меня есть милая супруга, с нею я обязан проводить моё время, ей должен давать отчёт в моих делах и поступках.

– Значит, коли я женат, – возмутился герцог, – то я, по-вашему, неправ?

– О, мой дорогой господин, вы принц и вольны поступать так, как считаете возможным…

Эти слова, как вы понимаете, повергли прекрасную узницу в жар и в холод.

«Ах, мой Рауль, – подумала она, – как ты благороден!»

– Я люблю тебя, – продолжал герцог, – и почитаю самым верным и достойным из моих слуг. Все мы, – он обвёл глазами трёх прочих своих гостей, – негодяи рядом с тобой. Но, Рауль, присядь. Когда прилетят пташки, а это пташки высокого полёта, ты вернёшься к своему домашнему очагу. Чёрт! Я знал, что ты человек благоразумный и несведущий в любовных радостях на стороне, и пригласил сюда, в эту самую комнату, королеву, демоницу, воплощение женских прелестей. Я хотел раз в жизни тебе, который никогда не стремился к любовным похождениям, а грезил лишь о войне, дать насладиться чудесами чувственных утех, ибо стыдно моему подданному не уметь услужить прекрасной даме.

Д’Октонвиль сел за стол, дабы не перечить принцу в том, что касалось ужина и не затрагивало его чести. И все принялись смеяться, шутить и судачить о женщинах. Потом начали вспоминать свои похождения и случайные встречи и при этом не щадили никого, даже самых любимых, рассказывая о том, что каждая из них предпочитает; засим последовали ужасные откровения, чья низость и извращённость возрастали по мере того, как пустели кувшины с вином. Герцог веселился на правах единственного наследника престола и подначивал своих собутыльников, он врал, дабы вытянуть из них правду, а они ели рысью, пили галопом и пускали вскачь свои языки. От этих разговоров броня сира д’Октонвиля мало-помалу теряла свою крепость. Несмотря на свою добродетель, он снизошёл до некоторых желаний и погрузился в нечистоплотность подобно святому, что увлёкся своими молитвами.

Заметив это, герцог, который жаждал утолить свой гнев и обиду, засмеялся и сказал ему:

– Эй! Клянусь всеми монахами! Рауль, все мы одним миром мазаны, все осмотрительны и благоразумны, когда выходим из-за стола. Давай, мы ничего не скажем твоей жене! Давай, чёрт тебя побери, я хочу, чтобы ты познал радость неземную! Здесь, – сказал он, отворив дверь, за которой находилась госпожа д’Октонвиль, – ждёт одна придворная дама, подруга королевы и величайшая жрица Венеры, ей нет равных среди всех куртизанок, блудниц, шлюх, девок и потаскух… Она родилась в тот миг, когда рай лучился счастьем, природа цвела и благоухала, растения рассеивались по всей земле, животные резвились, скакали и плодились, и всё сгорало от любви. Хоть она и превращает свою постель в алтарь, но она слишком знатна, чтобы показываться на глаза, и слишком известна, чтобы издавать что-то, кроме любовных стонов. Свет не нужен, ибо глаза её извергают пламень, и тем более не пытайся с нею говорить, поелику она говорит телом, движется быстрее и дрожит сильнее диких зверей, застигнутых врасплох посреди листвы. Это резвая лошадка, мой дорогой Рауль, смотри, не злоупотребляй шпорами, будь добрым наездником и крепко держись в седле, ибо она одним махом смогла бы прилепить тебя к потолку, будь у тебя на хребте хоть капля смолы. Она живёт только в постели, всегда сгорает от желания и всегда жаждет мужчину. Наш бедный покойный друг, молодой сир де Жиак, погиб из-за неё, за одну весну она высосала его до мозга костей. Святой истинный крест! Дабы познать усладу, подобную той, что дарит она, любой мужчина отдал бы треть своей жизни! А тот, кто познал её, за вторую ночь без всякого сожаления отдал бы бессмертие своей души!

– Однако же, – недоумевал Рауль, – откуда столь большая разница в вещах столь естественных и обыкновенных!

– Ха-ха-ха!

Раздался дружный смех. Хозяин подмигнул своим дружкам, и, разгорячённые выпивкой, они снова принялись бахвалиться да лезть из кожи вон, расписывая разные тонкости да ухищрения. То, что говорили сии утопившие стыд свой в вине зубоскалы, не зная, что их слышит наивная ученица, могло вогнать в краску даже фигуры, вырезанные на камине, потолок и стены. Герцог превзошёл всех, заявив, что дама, что возлежит в соседней комнате, ожидая галантного рыцаря, должна быть царицей всех фантазий, ибо каждую ночь ей в голову приходят новые и чертовски жаркие. Тут, заметив, что кувшины опустели, герцог втолкнул Рауля, – а тот, совращённым будучи, уже и не противился, – в опочивальню королевы, в которой принц вынудил даму выбирать кинжал, от коего она будет жить или умрёт. Около полуночи весьма довольный сир д’Октонвиль покинул замок, чувствуя угрызения совести за измену своей верной жене. Герцог Орлеанский выпустил госпожу д’Октонвиль через садовую калитку с тем, чтобы она успела добраться до своего дома раньше мужа.

– Это, – шепнула она герцогу на прощание, – всем нам будет стоить очень дорого.

Год спустя на старой улице Тампля Рауль д’Октонвиль, который оставил службу у герцога и перешёл к Жеану Бургундскому, обрушил топор на голову вышеупомянутого сеньора, брата короля и герцога Орлеанского,