Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

– Однако, – продолжала регентша, – меня удивляет, что я только сегодня заметила столь доблестного молодого человека, чьё мужество написано у него на лице. И я не отказываюсь от слов, кои произнесла, когда думала, что вы мертвы и ничего не слышите. Вы мне нравитесь, я хочу вам добра.

Роковой час пробил, Жак упал на колени перед регентшей и поцеловал ей ноги, руки и, как говорится, всё остальное. За поцелуями и необходимыми ему приуготовлениями он тысячью разными доводами убеждал свою повелительницу, что женщина, несущая на своих плечах бремя власти, имеет полное право хоть изредка немного развлечься. Сим правом регентша не воспользовалась, ибо предпочитала уступить силе, дабы свалить грех на любовника. И это при том, что она заблаговременно надушилась и приоделась и вся светилась желанием, кое для свежести щёк и румянца лучше, чем любые румяна. И вот, несмотря на пусть слабое, но всё же сопротивление, её, как юную девушку, перенесли на королевскую кровать, где добрая дама и молодой кавалер обнялись при полном согласии. Там, слово за слово, шутка за шуткой, смех за смехом, регентша заявила, что скорее поверит в девственность Богоматери, чем в обещанную дюжину. По великой случайности и счастью Жак де Бон теперь, под простынями, уже не находил свою возлюбленную староватой, ибо при свечах всё преображается. Многим пятидесятилетним женщинам ночью не дашь и двадцати, хотя есть и такие, кому в полдень двадцать, а в полночь вся сотня. Жак обрадовался тому, что увидел, больше, чем приговорённый к повешенью – королевскому помилованию, и немедленно повторил своё обещание. Госпожа регентша про себя удивилась, но обещала со своей стороны, буде выйдет она из этого поединка побеждённой, всячески ему посодействовать, не считая дарования земель Азе-ле-Брюле, движимого имущества и прощения отца.

И вот добрый сын своего отца начал:

– Раз, за то, чтобы восстановить доброе имя моего отца!

– Два, за земли!

– Три, за аренду и торговлю!

– Четыре, за азейский лес!

– Пять, за право рыбной ловли!

– Шесть, за острова на Эндре!

– Семь, за луга!

– Восемь, отвоюем наши земли, за которые так дорого заплатил мой отец!

– И ещё раз за должность при дворе!

Без помех справившись с задатком, Жак решил, что его мужское достоинство больше уже ни на что не годится, но подумал, что, имея под собой Францию, должен отстоять честь короны. Короче, обещав своему покровителю, святому Иакову, выстроить в Азе часовню, он, как верный вассал, отдал регентше дань в одиннадцати чётких, ясных, недвусмысленных и звучных перифразах. Что касается эпилога сей бессловесной беседы, то туренец в самонадеянности своей счёл за лучшее отложить его до пробуждения регентши, дабы, подобно всякому порядочному кавалеру, порадовать её на прощание, ибо сеньор д’Азе не может не вознаградить свою благодетельницу. Мысль была здравая, однако, когда естество доходит до изнеможения, оно ведёт себя как загнанная лошадь: ложится и лежит, точно труп, невзирая на кнут, и ни за что не поднимется, пока не наберётся сил. И потому на рассвете, когда без пяти минут владелец замка Азе попытался пожелать доброго утра дочери Людовика Одиннадцатого, ему пришлось, несмотря на всю его любезность, приветствовать её королевским салютом, то бишь холостыми залпами. По таковой причине регентша, покинув постель, во время завтрака с Жаком, который уже возомнил себя законным сеньором Азе, возразила своему оруженосцу, заявив, что раз он не исполнил обещанного, то не выиграл пари и земли не заслужил.

– Чёрт и дьявол меня подери! Я был так близок! – воскликнул Жак де Бон. – Однако моя дорогая дама и благородная повелительница, ни вам, ни мне не подобает быть судьями в этом деле. Оно касается моих земель и потому должно быть вынесено на ваш королевский совет, ибо земли Азе принадлежат короне.

– Клянусь Пасхой! – рассмеялась регентша. – Так и быть, предоставлю вам место господина де Вьейвиля в моём доме, не стану преследовать вашего отца, пожалую земли Азе и дам должность министра, коли вы сумеете, не затрагивая моей чести, представить это дело на совете. Но только попробуйте хоть одним словом запятнать моё имя и женское достоинство, и я…

– Если вы не против, то пусть меня повесят.

Жак поспешил свести всё к шутке, ибо лицо госпожи де Божё исказилось от гнева.

Дочь Людовика Одиннадцатого гораздо больше заботила честь короны, чем двенадцать ночных проказ, к тому же она вознадеялась, что сии проказы могут обойтись ей даром, и предпочла обсудить дело на совете, не согласившись даже на предложение туренца заключить новое пари.

– Что ж, моя госпожа, – вздохнул незадачливый кавалер, – пока побуду вашим оруженосцем.

Все придворные, состоявшие на службе, обеспокоенные и удивлённые внезапным отъездом госпожи де Божё, узнав о его причине, поспешили в замок Амбуаз, дабы узнать, откуда исходит опасность, и были готовы держать совет сразу после пробуждения регентши. И она созвала всех, чтобы никто не заподозрил обмана, и подбросила несколько ложных сведений, кои подверглись внимательному рассмотрению и обсуждению. В конце заседания в зал вошёл новый оруженосец, коему полагалось сопровождать госпожу. Увидев, что советники собираются разойтись, отважный туренец попросил их разрешить одну тяжбу, коя касалась его лично и земли, находящейся в королевской собственности.

– Выслушаем его, – повелела регентша. – Он говорит правду.

И вот Жак де Бон безо всякого смущения сказал что-то вроде следующего:

– Благородные сеньоры, молю вас, не обращайте внимания на то, что я буду говорить об орехах, внемлите мне со всей серьёзностью и простите меня великодушно за шутливый тон. Один сеньор, прогуливаясь с другим сеньором, заметил посреди сада прекрасное ореховое дерево. Оно выделялось среди прочих своей высотой, пышной кроной и крепостью, хоть и было слегка кривовато. От него исходил свежий дух, и вид его так радовал глаз, что, увидев, его уже невозможно было забыть, это дерево напоминало древо познания добра и зла, к коему запретил приближаться Господь и из-за которого погибли праматерь наша Ева и господин её супруг. Из-за этого-то дерева, господа, и поспорили два сеньора, кои, как