Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сударь, назад!
Но у доброго туренца были свои резоны. Он полагал, что коли даже собаке можно глядеть на папу римского, то ему, верному католику, и подавно позволительно безбоязненно смотреть на хорошенькую женщину. И он пошёл дальше, посылая пажу улыбки и то обгоняя женщину, то отставая от неё на несколько шагов. Она при этом не произносила ни слова, а лишь любовалась ночным небом и звёздами, не выказывая никакого неудовольствия. Ну и на том спасибо! Короче, остановившись напротив Портильона, дама, словно желая получше его рассмотреть, сдвинула вуаль и при этом внимательно взглянула на непрошеного спутника, как бы желая удостовериться, что ей ничто не угрожает и никто не собирается её обокрасть. К слову сказать, Жак де Бон с виду был законченным дамским угодником, даже принцесса гордилась бы столь славным кавалером, и внешность у него была как раз такой, какая нравится женщинам – мужественная и решительная, а если он и загорел слегка оттого, что слишком много бывал на свежем воздухе, то не замедлил бы побелеть под пологом опочивальни. И юноше показалось, что в скользком, как угорь, взгляде, который послала ему дама, живости было поболее, чем когда она вперяла его в свой молитвенник. Один этот мимолётный взгляд заронил в душу Жака надежду на удачу, и он решил непременно познакомиться с дамой и добиться желаемого, хоть и рисковал, пусть не жизнью, коей он не дорожил, но ушами и кой-чем ещё. В общем, туренец последовал за неизвестной дамой, а она, миновав улицу Трёх девственниц и лабиринт узких улочек, добралась до той площади, где нынче находится особняк Ла-Крузиль. Там она остановилась у двери в величественное здание, и паж постучал. Слуга отворил, дама вошла внутрь, дверь за нею закрылась, а Жак де Бон застыл, разинув рот, растерянный и ошалевший, точно святой Дионисий, ещё не догадавшийся подобрать свою голову{82}. Потом юноша посмотрел наверх, словно ожидая милости, но не увидел ничего, кроме света, что как бы поднялся по лестнице, пробежал по комнатам и замер у красивого окна, за которым, вероятно, остановилась дама. Уж поверьте мне, бедный воздыхатель не знал, как теперь быть, и печалился от безысходности. Вдруг окно с шумом распахнулось и вырвало беднягу из его раздумий. Надеясь, что дама выглянет, юноша высоко задрал голову, и кабы не подоконник, который защитил его на манер шляпы, то быть бы Жаку мокрому от макушки до пят: кто-то выплеснул воду из кувшина и уронил сам сосуд. Жак де Бон понял, что его час настал, и, не раздумывая, бросился на землю, слабеющим голосом промолвив:
– Умираю!
Потом он вытянулся между осколками и застыл, словно мёртвый. Прибежали встревоженные и перепуганные слуги. Они признались хозяйке в том, что наделали, и она велела им внести раненого в дом, а он едва сдерживал смех, пока они тащили его вверх по лестнице.
– Он совсем холодный, – прошептал паж.
– И весь в крови, – ужаснулся дворецкий, который ощупал Жака и принял воду за кровь.
– Пусть он выживет, и я закажу мессу святому Гатьену! – со слезами в голосе воскликнул виновник происшествия.
– Госпожа вся в своего покойного отца, радуйся, если она не велит вздёрнуть тебя на виселице, а только прогонит прочь, – вмешался третий слуга. – Он точно умер, уж больно тяжёлый.
«О, выходит, я попал к очень знатной даме», – подумал Жак.
– О, только бы он не умер! – снова воскликнул вероятный убийца.
Они с большим трудом волокли его по ступеням, когда его камзол зацепился за фигуру, украшавшую перила, и мертвец не выдержал:
– Эй! Мой камзол!
– Он дышит! – обрадовался виновник.
Слуги регентши, поелику то был дом дочери короля Людовика Одиннадцатого, да будет земля ему пухом, так вот слуги внесли застывшее тело в зал и уложили на стол, не надеясь на добрый исход.
– Ступайте за лекарем, – крикнула госпожа де Божё, – да пошевеливайтесь, одна нога здесь, другая там!
Слуги в мгновенье ока слетели вниз. Добрая регентша послала своих горничных за мазями, корпией, анисовой настойкой и множеством других вещей и осталась одна.
– Ах! – промолвила она, приблизившись к прекрасному мертвецу. – Это кара Господня. Я никогда прежде не встречала подобного красавца, и вот за первое в жизни, за одно-единственное грешное желание моя святая покровительница разгневалась и отняла его у меня. Клянусь Пасхой! Клянусь душой моего отца, я прикажу повесить всех, кто приложил руку к его гибели!
– Госпожа! – Жак де Бон скатился со стола и упал на колени перед регентшей. – Моя жизнь принадлежит вам, я ничуть не пострадал и обещаю нынче же ночью потешить-порадовать вас столько раз, сколько месяцев в году, дабы не уступить господину Гераклу, барону языческому. За последние три недели, – продолжал он, полагая, что маленькая ложь делу не повредит, – я не раз видел вас и сходил по вам с ума, однако из почтения к вашей особе не решался приблизиться, но вообразите, как я опьянён вашей царственной красой, если осмелился прибегнуть к столь дерзкому обману, коему обязан счастьем быть у ваших ног.
Тут он страстно припал к этим самым ногам и посмотрел на даму неотразимым взглядом. Возраст не щадит никого, даже королев, и регентша, как всем известно, тогда была уже не первой молодости, а в сию суровую для них пору многие женщины, в прошлом благоразумные и целомудренные, страстно желают так или иначе, невзирая ни на то, ни на это, но, чёрт побери, насладиться любовью с тем, чтобы не явиться в мир иной с пустыми руками, сердцем и всем прочим по причине полного неведения и отсутствия того, о чём вы догадываетесь. Так вот вышеупомянутая госпожа де Божё{83} не выразила ни возмущения, ни удивления сим честолюбивым обещанием, ибо королевским особам полагается быть привычными к дюжинам любого рода, однако оно запало ей глубоко в душу, и та заранее пришла в волнение и трепет. Засим она подняла молодого туренца, который в бедственном положении своём нашёл в себе мужество улыбнуться своей возлюбленной, при том, что она отличалась величием увядшей розы, имела оттопыренные уши и тусклый цвет лица. В то же время наряд её был великолепен, стан гибок, ножка по-королевски изящна, а бёдра
