Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

к ней, женщина вскочила на ноги, а затем, вооружившись для начала своим языком, с ненавистью в глазах промолвила:

– Вы насладитесь мною только мёртвой! Ах, герцог, не принуждайте меня к борьбе, о которой непременно станет известно. Сейчас я ещё могу уйти, и господин д’Октонвиль не узнает о том, как вы навсегда испортили мою жизнь. Герцог, вы слишком любите женщин, чтобы найти время и изучить мужчин, и вы не сознаёте, какой человек служит вам. Господин д’Октонвиль на всё готов ради вас, он предан вам в память о ваших благодеяниях и потому, что вы нравитесь ему. Но как он любит, так и ненавидит. И я знаю, что он не побоится размозжить вам голову и отомстить за одну-единственную слезинку, которую я уроню по вашей вине. Вы хотите моей и своей смерти? Будьте уверены, что бы ни случилось со мной, хорошего или дурного, я, как честная женщина, того в секрете держать не стану. Так вы позволите мне уйти?

Насмешник принялся насвистывать. Услышав сей свист, добрая женщина бросилась в спальню королевы и вытащила из известного ей тайника острый кинжал. И когда герцог последовал за ней, дабы понять, что означает сие бегство, она указала ему на порог и сказала:

– Перешагнёте через эту черту, и я убью себя.

Герцог, ничуть не смутившись, взял стул, поставил его у порога и начал переговоры, полагая, что сломит сопротивление, распалив и ослепив эту отважную женщину, возбудив её мозг, сердце и всё остальное сладострастными картинами. Вкрадчивым и любезным тоном, коим прекрасно владеют королевские особы, он для начала сказал, что целомудренные дамы слишком дорого платят за своё доброе имя, ибо, в заботе о неопределённом будущем, они теряют всё самое прекрасное в настоящем; засим заметил, что мужья из высших соображений и интересов брака держат на замке ларчик с сокровищами любви, ибо сии сокровища обладают блеском, сладостью и приятностью столь несравненными, что женщину уже ничто не сможет удержать в холодных границах супружества; что такой брак есть тяжкое преступление, поелику муж в знак признания благоразумности своей доброй жены и её неоценимых достоинств должен выбиваться из сил, надрываться, надсаживаться, напрягаться, работать на износ, чтобы потрафить ей, услужить во всём, наградить лаской, поцелуями, объятиями и прочими нежностями и наслаждениями любви; и что коли жена попробует капельку неземной сладости неизвестных ей приёмов, то всё остальное в этой жизни покажется ей пустым и ничтожным; и что, будь на то её воля, муж был бы нем, как могила, и, таким образом, никакой скандал не опорочил бы её добродетели. Засим хитрый распутник, видя, что дама не собирается заткнуть себе уши, попытался описать ей в манере восточных сказителей, которые в ту пору были в большой моде, похотливые изобретения разврата. Глаза его загорелись огнём; подкрепляя слова пылкостью, голос зазвучал, точно песня, он сам испытывал удовольствие, вспоминая всё, что вытворяли его любовницы, коих он называл госпоже д’Октонвиль по именам. Герцог рассказал ей даже, какие ласки, уловки и нежности предпочитает королева Изабо, и прибегнул к столь изысканному и возбуждающему красноречию, что ему показалось, что дама вот-вот выронит из рук свой маленький грозный кинжал, и он сделал вид, что хочет подойти к ней. Она, устыдившись того, что позволила себе заслушаться, бросила горделивый взгляд на дьявольского левиафана, искушавшего её, и сказала:

– Благодарю вас, сир. Вы заставили меня ещё больше возлюбить моего благородного мужа, ибо слова ваши дали мне понять, что он глубоко почитает меня и из величайшего уважения ко мне не бесчестит своё ложе грязными уловками порочных и одержимых похотью женщин. Я сочла бы себя проклятой и обесчещенной навеки, коли хотя бы одной ногой ступила в грязное болото, в коем копошатся сии продажные твари и бесстыжие потаскухи. Жена – это одно, любовница – совсем другое.

– Держу пари, – ухмыльнулся герцог, – отныне вы всё же станете требовать чуть больше пылкости от господина д’Октонвиля.

Добрая женщина содрогнулась и воскликнула:

– Вы негодяй! Я презираю вас, вы мне отвратительны! Как! Не сумев отнять у меня честь, вы хотите испачкать мою душу! Ах! Мой господин, эта ночь вам дорого станет.

«Коль даже я прощу вам это,

Всевышний призовёт к ответу», – не вы ли сочинили эти стишки?

– Сеньора, – герцог побледнел от ярости, – я могу связать вас…

– О, нет, не можете! – Она угрожающе взмахнула кинжалом.

Насмешник расхохотался.

– Не сомневайтесь, – сказал он. – Я сумею погрузить вас в то болото, где, как вы изволили выразиться, копошатся потаскухи.

– Живую – никогда!

– Вы отправитесь туда сами вместе с вашими ногами, руками, белоснежной грудью и прочими частями тела, с зубами, волосами, со всем!.. Пойдёте по доброй воле, погрузитесь со сладострастием и доведёте до изнеможения своего наездника, как бешеная кобыла, что рвёт ремни, бьёт копытами, скачет и фыркает! Клянусь всеми монахами!

Он свистнул, подзывая пажа, а когда паж явился, тихо приказал ему немедленно разыскать господ д’Октонвиля, Савуази, Теннеги, Кипьера и прочих своих приятелей и пригласить их на ужин, а заодно привести во дворец несколько хорошеньких сговорчивых девиц.

Потом герцог снова уселся на тот же стул в десяти шагах от дамы, которую он ни на миг не упускал из виду, пока отдавал приказания пажу.

– Рауль очень ревнив, – сказал он. – Потому я должен дать вам один совет… Вон там, – он показал на потайную дверцу, – хранятся тончайшие благовония и масла королевы. Там она умывается, ну, и всё такое прочее, чем занимаются женщины. Я знаю, убедился в этом не раз, что у каждой из вас свой особенный запах, по нему вас можно легко опознать. И если Рауль, как вы говорите, безумно ревнив, то есть страдает худшей из всех ревностей, то вы воспользуетесь этими грязными средствами, поскольку очень скоро вам придётся погрузиться в трясину мерзкого болота.

– О, господин, на что вы намекаете?

– Узнаете в своё время, когда в том будет необходимость. Я не хочу причинить вам зла и даю честное слово рыцаря, что окажу вам совершеннейшее почтение и до конца дней моих сохраню в тайне моё поражение. Короче, вы убедитесь, что у герцога Орлеанского доброе сердце и месть его благородна: за презрение к себе он дарит дамам