Ермак - Евгений Федоров

«Фатьми!» — скорее догадался, чем узнал хан, и знакомое волнение встречи овладело им…

Однако тревога не покидала Девлет-Гирея и в Бахчисарае. Хан не мог смириться, признать свое поражение. Он никак не мог забыть Астрахань, которой мечтал овладеть. И все же страх перед Русью не оставлял его. Ему удалось пожечь московские посады, но сломить русский народ не хватило сил. Этот храбрый, выносливый и сильный народ не могла покорить даже Золотая Орда. Он долго думал и, наконец, послал к царю Ивану гонца с грамотой. Как отличалась она от прежних заносчивых посланий хана! «Мне ведомо, — писал Девлет-Гирей, — что у царя и великого князя земля велика и людей много: в длину земли его ход девять месяцев, поперек — шесть месяцев, а мне не отдает Казани и Астрахани! Если он мне города эти отдаст, то у него и кроме них еще много городов останется. Не даст Казани и Астрахани, то хотя бы дал одну Астрахань, потому что мне срам от Турского: с царем и великим князем воюет, а ни Казани, ни Астрахани не возьмет и ничего с ним не сделает. Только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану; а голоден я не буду: с левой стороны у меня Литовский край, а с правой — черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду; ходу мне в те земли только два месяца взад и вперед»…

Царь Иван Васильевич принял ханского посла учтиво, — он не пожелал задираться. Но ему хорошо было знакомо коварство Девлет-Гирея, и поэтому он твердо ответил, что не верит обещанию хана. Царь предвидел, что может произойти в результате уступок.

В ответной грамоте хану написали:

«Теперь против нас одна сабля — Крым; а тогда Казань будет вторая сабля, Астрахань — третья, ногаи — четвертая»

На сей раз Девлет-Гирей не дождался богатых даров из Москвы. Иван Васильевич с тонкой иронией напомнил ему первую грамоту, написанную ханом после сожжения Москвы, в которой тот с бахвальством сообщал, что богатство ему — прах. Царь насмешливо извинялся:

«Посылаю тебе поминки легкие, добрых поминков не послал; ты писал, что тебе не надобны деньги, что богатство для тебя с прахом равно».

Хан вспыхнул, крикнул мурзаку:

— Мы потопчем их конями!

Седенький мурзак низко склонился перед Девлет-Гиреем и напомнил:

— Повелитель, постель ждет тебя, — пора отдохнуть от всех дел!

Хан прошел в опочивальню, но спал тревожно. Среди ночи он вдруг проснулся. Кругом глубокая тишина, в бассейн с редким звоном падали капли, лунный свет еле проникал в решетчатое оконце, все было напоено покоем и негой. Но Девлет-Гирею вдруг стало страшно. Он долго думал о том, где причина этому страху? Перебирал в памяти врагов своих среди мурзаков, готовых на козни, вспоминал речи царевичей, слова послов турского хункера. Нет, не это устрашило его! Что же тогда?

И тут на память пришел русский полоняник, которого татары схватили на берегу Лопасни. Вот он теперь стоит перед глазами — высокий, стройный, синеглазый. Тряхнул русыми кудрями и насмешливо говорит хану: «Всю Русь на кол не посадишь! Пуп надорвешь!».

Девлет-Гирей схватился за голову:

— Русь! Русь! Вот кто страшен! Русы развеяли потомков великого Бату, они растопчут и меня…

Всем своим существом опытного хищника он понял, что растет изо дня в день могучая сила, которая положит конец привольной жизни от набегов и грабежа…

5

Кончался золотой листопад. Дни стояли солнечные, тихие, и на фоне ясного голубого неба нежные белоствольные березки на перепутьях радовали глаз русского посла. На душе было грустно: Третьяк оставил в Москве молодую жену и ползунка-сына. При воспоминании о них у посла теплело на сердце. Оно рвалось назад, на Русь, которая осталась позади. В туманной дали растаяли в синем мареве и Каменные горы. Всю дорогу сибирец Гаймуса вел себя двусмысленно, а после того, как миновали русский рубеж, и вовсе стал задираться.

— Погорелец ваш царь, беден, плохие поминки шлет великому хану Сибири!

Третьяк Чебуков степенно ответил ему:

— Русь обширна и богата. Но не в богатстве сила, а в людях!

— Чего вы ищете в нашей стране? — продолжал Гаймуса.

— Хан Кучум просил царя принять его в данники, и царь взял под свою высокую руку возлюбленного брата.

— Це-це! — щелкнул языком сибирец, и его вороватые глаза забегали.

Гонец Аиса держался добродушно, покровительственно к Третьяку. Когда-то тот спас ему жизнь, и служилый татарин не забыл этого:

— Ты не гляди, что я переметчик. Своя вера ближе всего. Идешь по Москве, а каждая женка ребенку шепчет: «Молчи, татарин идет!» Я знаю, татары сделали много зла твоей земле. Что поделаешь, такова воля аллаха! Но я все хорошее помню, и первый друг тебе!

Вот и Искер! Навстречу русскому послу выехали четыре бека, обряженные в парчевые халаты. Кони — арабских статей, убранство их сверкает позолотой и драгоценными камнями, седла расшиты жемчугом. У беков густые черные бороды, и сами они подобраны молодец к молодцу. Это сразу оценил Третьяк.

За беками ехали трубачи и барабанщики, а за ними спешила огромная толпа любопытных татар. Когда поезд посла приблизился к воротам Искера, трубачи пронзительно затрубили, а потом глашатай возвестил:

— Приехал посланец Москвы! Слушайте, слушайте, правоверные, отныне Сибирь и Русь — единая сила против врагов великого и благочестивого хана Кучума! Да будет благословенно имя его во всех веках и по всей вселенной!

Толпа о чем-то громко шумела, а беки сошли с коней и почтительно склонились перед русским послом. Третьяк каждому из них низко поклонился.

— Да будет благословен твой приезд, посланец великого и могучего царства! — громко произнес старший из беков.

Третьяк понял, как нуждается Сибирь в славе Руси. Он хорошо знал татарский язык и со всей важностью ответил на приветствие, чтобы слышали все:

— Русь сильна! Мы вступили в дружбу с вами, и кто посмеет после этого грозить вам? Великий государь всея Руси Иван Васильевич жалует брата своего Кучума любовью!

— Алла! Алла! — закричали в толпе. Но тут загрохотали барабаны, защелкал бич, — громадного роста татарин, одетый в зеленый халат, теснил толпу, давая проход шествию.

Послу подвели белоснежного коня с высоким седлом, обшитым тисненым ярким сафьяном. — Это дар хана благородному посланцу русского царя! — важно оповестил старший мурза.

Опять заиграли трубы, загрохотали барабаны. Русский посол легко поднялся в седло, и пышное шествие тронулось. В толпе пуще закричали. Лучники, состязаясь в своем искусстве, пустили сотни стрел в голубое небо. Над распахнутыми воротами Искера раскачивался пестрый персидский ковер, а вдоль узких уличек шумела все та же неугомонная, говорливая толпа.

Русский посол в малиновом кафтане, в сопровождении беков медленно продвигался среди народа, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Обходительность посла, его молодое, румяное лицо, обрамленное золотистой кудрявой бородкой, большие синие глаза пришлись по душе татарам. Толпа неистовствовала от восторга…

Хан принял Третьяка Чебукова со всеми почестями в своей огромной белой юрте. Кучум сидел на возвышении, покрытом золотой парчей, в окружении знатных мурз и беков.

Русский посол статной поступью вошел в тронную и, остановясь неподалеку от хана, отвесил ему глубокий поклон. В глазах Кучума промелькнуло самодовольство.

— По велению моего государя, великого князя всея Руси, — торжественно начал Третьяк, — кланяюсь мудрому хану Сибири, потомку могущественного Батыя. Брат твой и великий государь Иван Васильевич спрашивает, здоров ли преславный хан?

Кучум улыбнулся, весело обежал взором толпившихся мурз и не менее величаво ответил:

— Хвала аллаху, здоров. Мои имамы каждодневно возносят молитвы о здравии брата моего, великого государя Руси. Здоров ли он?

Слуги посла положили у ног хана царские поминки: три штуки красного сукна, золотые кубки и перстни с глазками лазури. Хан схватил кубки и стал рассматривать.

— Мои златокузнецы делают запястья тонкие и полные сверканья, и чаши серебряные, — сказал Кучум, — но таких узорчатых кубков я не видел…

Разговор длился недолго. Посол понял, что состоялось первое знакомство с ханом. Грамоту Грозного и рукопись шерти он решил вручить позднее.

На закате Третьяку отвели юрту, ту самую, в которой когда-то жил приказный Куров. Оставшись наедине со слугами, посол наказал им:

— Помните, холопы, русскую пословицу: речь — серебро, а молчание — золото. Будьте учтивы в чужой земле, меньше говорите и больше слушайте и запоминайте…

Пока Чебуков отдыхал после утомительной дороги, бек Гаймуса тем временем добрался до Кучума и со всеми подробностями рассказал ему, что видел в Москве. Они сидели в шатре вдвоем, но осторожный бек подошел к шелковым пологам, заглянул за них — не подслушивает ли кто, и сообщил о гонцах, которых он тайно засылал к Девлет-Гирею: