Ермак - Евгений Федоров

— Глухой ночью изменники провели огромное татарское войско тайным бродом через Оку, и на московской дороге забушевали пожары. Русские воеводы, всревоженные изменой, в порядке и быстро отвели полки к Москве, заняв ее предместья. Царь Иван с опричниками оказался отрезанным от главного войска. Мрачный, ожесточенный боярской изменой, опасаясь быть изрубленным татарскими наездниками, он лесными дорогами отступил в Бронницы, а оттуда в Александровскую слободу…

Не успели воеводы занять оборону в московских предместьях, как на другой день, 24 мая, татары появились в виду города. Сидя на вороном аргамаке, Девлет-Гирей долго любовался огромным стольным городом Русского государсва. На утреннем солнце блистали и переливались жар-огнями маковки церквей, окна кремлевских дворцов; изумрудным сиянием сверкали черепицы вонзившихся в небо башен, золотом искрились шпили.

— Не впусте писали иноземцы, что Москва великий и богатый город! — хвастаясь сказал хан приближенным мурзам. — И вот мы станем властелинами его!

Взор хана перебежал на предместья — скученные, серые строения, разбросанные в беспорядке. «Рабы, холопы живут в сих посадах, — подумал он и представил себе, как много тут ютится сапожников, портных, бочаров, стекольщиков, медников, оружейников. — Это — сила, которая одевает, обувает, кормит русских воинов!» — он нахмурился и, указывая плетью на московские предместья, повелел:

— Сжечь их! Я желаю достичь Кремля!

Лазутчики зажгли город. При сильном ветре огонь быстро перебрасывало с кровли на кровлю. В короткое время Москва запылала во всех концах.

В посадах и на московских улицах под открытым небом разместились скопища беженцев, бросивших свои дома, пашни и ушедших от срашной татарской неволи. Бежали от одной беды, попали в худшую — в пламя пожаров.

Многие пытались спастись от огня за кремлевскими стенами, но бояре и стрельцы никого туда не пустили. Извечная боязнь бояр перед простым народом не исчезла и на этот раз, в дни жестокого испытания. Да и опасность была, что в распахнутые крепостные ворота вместе с народом ворвутся татары; они шумным лагерем расположились в поле и наблюдали за пожарищем. Наиболее алчные из всадников быстро врывались на улицы, стремясь захватить добычу, но, перепуганные треском и жаром пламени, кони с громким ржанием носились среди горящих изб, и многие погибали в огне.

Пожар между тем рахгорался сильнее; все кругом гудело от раскаленного воздуха, длинные языки пламени и густые черные клубы дыма тянулись к ясному небу и заслоняли солнце, которое теперь казалось тусклым раскаленным ядром. Кричали в отчаянии матери, плакали дети; захваченные потоком убегающих людей, многие были растоптаны насмерть. У северных ворот и на прилегавших к ним улицах теснились тысячи людей, обезумевших от давки и ужаса. Наиболее сильные не щадили слабых, — взбирались на плотное человеческое месиво и шли по головам несчастных. Смелые и мужественные брались за оружие, чтобы отстоять от гибельной паники женщин и детей, но, случалось, и сами гибли.

Духовенство в эти ужасные часы закрылось в церквах и соборах, благо сам московский митрополит затворился в Успенской церкви, наблюдая со страхом, как мимо высоких стрельчатых окон летели пылающие головни, раскаленные камни. Первый боярин князь Бельский — высокий грузный старик — укрылся от огня в каменный погреб и там задохнулся.

К полудню не стало обширного деревянного города, все покрылось пеплом, тучи которого поднимал ветер и относил на юг. Свирепый ветер перебросил пламя в Китай-город и в самый Кремль. От нестерпимого жара погибла стенная роспись кремлевских соборов, сгорел царский дворец и драгоценная библиотека Грозного, в которой он так любил проводить время за чтением книг и писанием писем.

Все покрылось серым пеплом. Не стало дивного русского города!

Ливонский авантюрист Элерт Крузе, наблюдавший пожар стольного города, впоследствии написал:

«В продолжение трех часов Москва выгорела так, что не оставалось даже обгорелого пня, к которому можно было бы привязать лошадь. В этом пожаре погибло двенадцать тысяч человек, имена которых известны, не считая женщин, детей и поселян, сбежавшихся со всех концов в столицу: все они задохлись, или утонули, или были побиты… Вода реки Москвы сделалась теплой от силы пламени и красной от крови»…

Воевода Воротынский в сопровождении свиты угрюмо пробирался среди догоревших руин. Послушный конь, дрожа и храпя, испуганно обходил обугленные тела мертвых. С великим трудом воевода и его спутники выбрались к Москве-реке. Воевода снял шлем, и голова его тяжело опустилась на грудь. Молчала и свита. Течение в русле приостановилось, — вода с трудом находила себе путь через запруды из трупов.

«Сколько честных и добрых трудяг нашли себе безвременную могилу!» — терзаемый мучительными мыслями, воевода скорбно склонился над рекой. В тихой струе, покачиваясь, погруженной лежала посадская женка с разметанными волосами. К груди крепко прижато дитя. Широко раскрытые глаза матери выпучены от ужаса, застыли.

— Господи, прими их души, прости прегрешения вольные и невольные! — Воротынский истово перекрестился и с едкой горечью вымолвил свите: — Вот что сделали неверные души — изменщики Отчизны!.. Приставить сюда честных и добрых людей с баграми, пусть спустят тела вниз по реке. Может, у коих и добросердные соседи иль друзья найдутся, отыщут покойных и предадут земле…

Он шевельнул поводом, и конь зашагал по бревенчатой набережной к Кремлю. Воевода решил до последнего биться за Москву…

Прошел день, другой… Все еще тянулись дымки тлевшего пожарища, ветер доносил запах гари и тления. Все готово было к встрече незваных гостей. Но хан, напуганный страшным зрелищем, не решился бросить орды на захват Кремля. Он угрюмо сидел в шатре, даже его жестокое одичалое сердце на этот раз дрогнуло.

На заре конные орды крымчаков снялись с Подмосковья и устремились на юг, на дороги, еще не пограбленные ими. Новый перебежчик принес Девлет-Гирею нерадостную весть: царь Иван, по примеру Дмитрия Донского, удалился в Ростов, в Заволжье, и набрал новую сильную рать. Она быстрым маршем двигалась к Москве. Хан невозмутимо выслушал эту тревожную весть, ни один мускул не дрогнул на его лице. Желая показать свое бесстрашие, он при перебежчике приказал призвать мурз и писца, которому продиктовал письмо царю Ивану, полное ненависти и бахвальства.

Немедленно были отправлены гонцы с этим письмом навстречу московскому государю. Они доскакали по Троицкой дороге до села Братовщины, где их задержали и представили царю Ивану. Огромный жилистый татарин, в потном малахае, положил перед царем письмо Девлет-Гирея и сказал:

— Хан велел тебе выслушать его милость!

— Уберите прочь! — гневно взглянул на послов Иван и жезлом стукнул о толстый ковер, проткнул его. — Так будет с сердцем хана, если он вздумает дерзить мне!

Гонцов увели из царского покоя, и дьяк зачитал послание Девлет-Гирея. Глаза царя налились гневом, еле сдерживая себя, он с трудом дослушал письмо хана.

Дивлет-Гирей заносчиво и зло писал:

«Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху… Я пришел на тебя, город твой сжег; хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что де я Московский Государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — не надобно; желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал!»

Царь Иван задумался и предложил дьяку:

— Отпиши с учтивостями, пообещай Астрахань. На большее не пойду, надо выгадать время.

А в эту пору крымские орды, двигаясь на юг, пожгли много порубежных городков и сел и, захватив полтораста тысяч пленников — мирных поселян, ремесленников, мужних жен, девок, угнали их в полон.

Девлет-Гирей ликовал. Чтобы унизить Москву, он послал новых гонцов с легкими поминками. Иван Васильевич стерпел обиду и на этот раз.

В ответном послании от сообщил хану:

«Ты в грамоте пишешь о войне и если я об этом же стану писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ в Казани и Астрахани, но мы Астрахань хотим тебе уступить, только теперь скоро этому делу статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно; до тех бы пор ты пожаловал, дал сроки, и земли нашей не воевал».

В тоже время царь Иван дал указ нашему послу в Крыму Нагому держаться с ханом и мурзаками учтиво, не перечить им. Гонцу, который отправлялся с грамотой к хану, тоже даны были советы:

«Если гонца без пошлины к хану не пустят, и государеву делу из-за этих пошлин станут делать поруху, то гонцу дать немного, что у него случится, и за этим от хана не ходить, а говорить обо всем смирно, с челобитьем не враздор, чтобы от каких-нибудь речей гнева не было»…