Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт

Когда же расстояние оказалось надлежащим, он приказал поднять королевский флаг и открыть огонь. Разом было выпущено восемь зарядов, настолько очистивших палубу флибота, что последний, сильно повреждённый, немедленно повернул и пустился в открытое море.

Жак и Альвейр, подняв свои шпаги, бросились бежать, опасаясь абордажа.

Когда же опасность миновала, Жак отвёл в сторону своего противника и сказал ему:

— Альвейр, вы не обязаны мне жизнью; я сделал, что вы сами сделали бы в подобном случае; ваша неожиданная смерть не удовлетворила бы меня.

— У меня есть шпага и у вас тоже, так возобновим; я ожидаю вас, — сказал Альвейр без всякого гнева и ненависти, а с мягкой развязностью изысканного придворного, беззаботно относящегося к жизни и смерти, легкомысленного и в то же время отважного.

— Нет, — сказал Жак, — поверьте мне, Альвейр, хотя я моложе, но, может быть, здравомыслящее вас. Вы мне обязаны жизнью, и я вам продиктую мои условия. Вы любите Мари́, но у вас есть другая связь; я тоже её люблю, но должен уважать как подругу моего дяди. Вместо того чтобы разжигать наши несбыточные страсти, соединим их вместе и будем покровительствовать во всех обстоятельствах этой восхитительной женщине, которая, по всей вероятности, подвергнется тысячам опасностей. Она может рассчитывать только на нас, если несчастью будет угодно оставить её одинокой с её ребёнком в чужой стране. Скажите, разве это не благородная и не прекрасная миссия для двух любящих сердец — соединить свою ревность, совместить своё разномыслие и найти гарантию безопасности женщины в общности их пылкой любви к ней.

Аристотель философски объяснил, почему благодетель более привязан к благодетельствуемому, чем последний к первому, и этот закон человеческой души ещё раз нашёл применение на «Трезубце», примирив недавних врагов.

Альвейр протянул обе руки Жаку и сказал:

— Жак, у вас честное сердце: я был безумец.

И оба мужчины обнялись. Достигнув палубы, они не могли удержаться от смеха при виде продавца благовонных товаров и доктора; они сидели на такелаже бледные и вытирали себе лоб, испуганные нападением корсаров и забыв о Лизон.

Остальное плавание прошло без приключений; только однажды, на заре, были замечены три галиота с пиратами; они направлялись к «Трезубцу»; море было спокойно и пустынно: опасность была велика ввиду малочисленности и бессилия экипажа, несмотря на свои десять мортир, каронады и ружья. Тогда Тюржи прибегнул к хитрости, выказав большую решительность, и смело продолжал путь.

Галиоты направлялись на «Трезубец» полным попутным ветром, но, видя, что галера не изменяет направления, пираты испугались и оставили её в покое.

IV

В разукрашенном зале французского посольства в Константинополе, на груде вышитых шёлковых подушек лежала в изящном домашнем наряде г-жа Фабр. Она забавлялась разговором с маленькой семилетней девочкой. Эта девочка была впоследствии знаменитой Аиссэ, нежной, любящей и преданной кавалеру Эди, чистой в своём падении и полной самоотвержения среди скандалов Палэ-Рояля и Регентства, вложившей всё своё счастье в счастье предмета своей любви, прелестную переписку которой можно сравнить с криком раненой голубки в лесу, переполненном сатирами.

В ушах хорошенькой девочки красовались кольца, а на голове .убор из -цехинов; её маленькие ручки выходили из кисейных рукавов, ниспадавших до земли, талия же была перетянута широким шёлковым поясом.

— Так завтра, сударыня, годовщина моего приезда во дворец?

— Да, моя дорогая, завтра ровно четыре года, как злые турки похитили тебя у твоих родителей, а граф Ферриоль выкупил тебя.

— Как же называется моя родина?

— Я уже тебе говорила: Кавказ. Ты очаровательная маленькая черкешенка, восторг — какая хорошенькая!

— Я это знаю, сударыня; вы увидите завтра, какую мне наденут для моего праздника красивую вышитую золотом шапочку. Я очень довольна, что нахожусь здесь. Я так испугалась, когда турки пришли в нашу деревню! Мне не было ещё четырёх лет, но я всё-таки об этом помню. Соседние хижины пылали, все люди кричали, спасались и толкали друг друга. Я более не видала мамы; жёлтый человек, с густыми чёрными усами, взял меня на руки и отнёс в палатку, где было уже много женщин со связанными руками, и все они плакали. Все они были очень красивы.

— Какое варварство! Какие нравы! — сказала г-жа Фабр. — И какой позор эти публичные рынки!

— Да, сударыня, меня продали, и это было большое счастье, потому что граф Ферриоль мог меня купить. Мне так здесь хорошо!

Она удивилась, увидя грустное лицо своей взрослой подруги; она задала ей тысячу вопросов, которые были мучительны для бедной изгнанницы, бросившей мужа ради дворца своего могущественного друга. Она спрашивала её: есть ли у неё родители, чем занимается её муж, почему он не с нею? Она осыпала её вопросами о её родине, о Франции, которую ей обещали показать, о знаменитом Париже, куда обещал её взять в один прекрасный день её покровитель и где двадцать лет спустя она была царицей красоты и ума.

Г-жа Фабр была великолепная темноволосая женщина, с самым нежным цветом лица, прозрачной, как перламутр, кожей, слегка испещрённой синими жилками, с миндалевидными глазами, длинными ресницами, гибким роскошным телом. Её кошачьи ленивые движения свидетельствовали скорее о страстной томности, чем об энергии.

Она была любовницей посланника, маркиза Аржанталя, графа Ферриоля, в продолжение 11 лет, то есть со дня, когда покинула своего мужа, явившегося в Константинополь в качестве делегата от верхней торговой палаты.

В первые годы она вполне вкусила все радости честолюбия и любви. Она занимала почётное место на всех празднествах, и брильянтщики Стамбула изощрялись в придумывании для неё самых модных уборов.

Но теперь её любовник уже не ухаживал за нею и не ласкал её, как прежде: привычка притупила страсть и породила пресыщение. Граф Ферриоль теперь искал развлечений вне дома, и сердце её друга ускользало от неё почти безвозвратно.

Граф Ферриоль обладал странным характером — фантастическим, вспыльчивым и жестоким. Он никогда не имел аудиенции у султана, отказавшись появиться пред ним без шпаги, как предписывал придворный этикет. Благодаря своим грубым выходкам он лишался самых нежных привязанностей и был полон капризов и чудачеств. Впрочем, как известно, он окончил жизнь сумасшедшим.

Г-жа Фабр, чувствуя себя в свою очередь покинутой, с горечью думала о прошедшем. Она представлялась себе совсем ребёнком, тех же лет, как Аиссэ, взлелеянным в родной семье, затем — замужем за богатым марсельцем, которого сделала несчастным. Она мечтала о том, что