Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

Однако, если не считать этого конкретного случая, Нерон, похоже, выполнял свои обязанности касательно зерновых поставок с особой тщательностью.

Насколько известно, городское население Рима не обижалось на Нерона за уничтожение зерна – возможно, отчасти потому, что в сфере развлечений снова появилось разнообразие. В 63 году гладиаторские бои проходили с особым размахом. На арену выходили не только сенаторы, что уже давно приелось публике, но и женщины из аристократических семей. Тацит ловко обходит эту тему, саркастически говоря о грандиозности этих игр и отмечая, что женщины на арене не были чем-то новым[1030]. Другие авторы вообще не упоминают бьющихся насмерть аристократок. Однако их существование не подлежит сомнению[1031]. Уже постановление сената от 19 года, записанное в Tabula Larinas, прямо запрещало аристократам обоих полов вступать в ряды гладиаторов[1032]. В произведении Петрония «Сатирикон», написанном во времена Нерона, женщина-боец, яростно сражавшаяся на колеснице, упоминается как участница второсортного гладиаторского представления, в котором, по мнению автора, не было ничего, что могло бы привлечь внимание. А Ювенал, родившийся около 60 года, знает о некой Мевии, заколовшей на арене вепря копьем, – она была одета как амазонка, с обнаженной грудью[1033]. В другом месте Ювенал рисует образ женщин-фехтовальщиц, многое говорящий о его предпочтениях. Женщины, потерявшие женственность и влюбленные в собственные мышцы, у которых в шкафу рядом со strophium (римский бюстгальтер), туникой и летним платьем лежали поножи, портупея и шлем? Ювеналу они были неинтересны[1034].

Нерон, пожалуй, проявлял больше симпатии по отношению к талантливым женщинам-бойцам. Три года спустя один из его вольноотпущенников, Патробий, по приказу императора устроил гладиаторские бои в Путеолах с целью произвести впечатление на армянского правителя Трдата во время его визита в Италию. По словам Кассия Диона, Патробий мог похвастаться бойцами с черным цветом кожи: мужчинами, женщинами и детьми[1035].

Клавдия Августа – божественная Клавдия

Когда летом 62 года Поппея стала докучать Нерону со своими предостережениями о вспыльчивых поклонниках Октавии, у нее появилась еще одна особая причина апеллировать к решительным действиям Нерона. Она была беременна[1036]. Клавдия, дочь Поппеи и Нерона, родилась 21 января 63 года в Анции, на той же вилле, где когда-то родился Нерон.

Сенат уже обезопасил беременность Поппеи обетами богам, которые стоило исполнить после удачных родов. Последовали благодарственные молебны, цирковые представления, было принято решение о строительстве храма Фекундитас, олицетворения плодовитости[1037]. Когда стало известно о рождении девочки, весь сенат поспешил в Анций, чтобы поздравить императорскую семью. Тразея Пет тоже явился, но, вероятно, с большой неохотой: по его мнению, праздновать было нечего. Однако Нерон, со своей стороны, тоже не хотел разделять праздник с Тразеей: Тацит пишет, что непокорного сенатора не допустили к императору[1038]. Подобный отказ был равносилен официальному отказу от благоволения[1039]. В принципе, это означало конец политической карьеры Тразеи. То был последний выход на сцену великого критика Нерона. Тацит вновь упоминает сенатора только в связи с его смертью в 66 году после заговора Пизона[1040].

Нерон на мгновение стал счастливым человеком. Тацит делает вывод, что Нерон воспринял рождение дочери с радостью, которая намного превысила обычную человеческую меру. Император сам преувеличивал свое ощущение счастья. Эта эйфория может объяснить, почему Нерон был готов к двум шагам, которые, по мнению критически настроенных наблюдателей, непременно должны были вызвать раздражение. Прежде всего он назначил Поппею Августой. Таким образом, она пошла по стопам Агриппины, которая до сих пор была единственной императрицей, удостоенной этого почетного титула при жизни.

Еще более странным казалось то, что ребенку также присвоили священное имя Августа[1041]. Теперь в колыбели лежал уже не обычный малыш, которому, как и всем детям того времени, оставалось только гадать, переживет ли он первые несколько недель своей жизни, а Клавдия Августа – названная как будущая императрица. Чтобы понять необычность ситуации, достаточно представить, что у Нерона вместо дочери родился бы сын, которого он незамедлительно назвал бы Клавдием Августом. Однозначного ответа на вопрос, был это трезвый расчет или всего лишь случайная оплошность, нет. Дело в том, что, давая ребенку такое имя, Нерон игнорировал все существовавшие на тот момент правила и прежде всего иллюзию того, что в государстве, которое официально никогда не переставало быть республикой, не могло быть Августа – или Августы – по праву рождения[1042].

История Клавдии Августы закончилась трагически. Ребенок умер, не дожив даже до четырех месяцев. Тацит пишет, что горе Нерона не знало границ[1043]. Разве Нума Помпилий, легендарный второй царь Рима, не запретил по уважительным причинам период траура по детям, умершим в возрасте до трех лет?[1044] В противном случае семьи вряд ли смогли бы справиться с горем, учитывая высокий уровень детской смертности. Вполне вероятно, что Тацит смотрел на эту проблему так же, как Нума Помпилий. Однако после смерти Клавдии Нерон пошел на совершенно неслыханную меру: он возвел мертвого младенца в ранг божества, назначил жрицу для культа божественной Клавдии и построил храм в ее честь[1045]. Решение было принято сенатом единогласно. Сколько именно современников сочли поведение Нерона странным и неуместным, сказать невозможно. Но число их будет расти с каждым месяцем.

Театральные подмостки

Примерно через год после смерти дочери Нерон захотел покорить Грецию – на сцене. Однако греки мыслились им всего лишь как средство для достижения цели. План Нерона состоял в том, чтобы отправиться на Восток, заполучить победные венки на престижных музыкальных конкурсах, а затем, наконец, убедить народ в своих талантах, предъявив согражданам неопровержимые доказательства[1046]. Речь уже шла не о выступлениях на Ювеналиях в стенах собственного сада, а о настоящей публике, хоть и не римской. Нерон осознал в последние годы, что столица еще не готова к должному восприятию его искусства.

Скорее осторожно, чем самоуверенно, он решил сначала выступить в Неаполе, греческом поселении, которое во многих отношениях сохранило свой первоначальный, а именно греческий характер. Очарованию этого города не смог противиться даже диктатор Сулла в I веке до н. э., один из самых суровых и самый римский из римлян: даже он, по словам Цицерона, носил в своем неаполитанском поместье вместо тоги греческий плащ[1047]. Таким образом, Неаполь пришелся по вкусу Нерону. Спортсмены, актеры, певцы и поэты всегда были здесь желанными гостями и неотъемлемой частью городской культуры. После Неаполя Нерон планировал покорить греческие полисы на Востоке. Но конечным пунктом и отправной точкой действий императора оставался Рим. Здесь он хотел завоевать сердца и обрести настоящее признание благодаря успехам, которых он планировал достичь в Греции.

Что Нерон исполнял в Неаполе – неизвестно. Тацит описывает