Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

принимал во дворце своих клиентов, часто собирался весь сенат[974]. Многие аристократы при Нероне пошли по новому пути, пытаясь воспользоваться теми возможностями, который давал традиционный подход, ведь возможностей по-настоящему сблизиться с императором было не так много.

Другие, такие как Марк Валерий Мессала Корвин, Аврелий Котта и Квинт Гатерий Антонин, прямо выступали в роли просителей. Три сенатора оказались разорены и получили финансовую поддержку от Нерона, которая спасла их от потери социального статуса[975]. Третья группа, вероятно, воспринимала заискивание скорее как обременительную обязанность, как неподобающую и неуместную дань уважения правителю, который предпочитал совершенно иной уровень общения. Стоит заметить, что Август отличался от своего окружения. Однако он был довольно глубоко укоренен в республиканских традициях. Август нуждался в сенате, который при нем продолжал существовать как своего рода инструмент легитимации, призванный объединить старую и новую политические системы.

При Нероне, с точки зрения аристократов, никто не мог быть уверен в том, какими ценностями он на самом деле руководствовался. Если на троне сидит тот, кого не слишком волнуют многие традиции из числа тех, на которых стоит все общество, или, лучше сказать, тот, кто придерживается иного взгляда на традиции и время от времени думает об инновациях, существует опасность, что в какой-то момент ситуация зайдет в тупик.

Оскорбительные стихи и говорящие мертвецы

Растущее недовольство со стороны многих сенаторов, в свою очередь, стало менять отношение Нерона к окружающей его действительности. Он стал более внимательным к полутонам в общении и более подозрительным. В 62 году до него дошли слухи, что претор Антистий Сосиан написал высмеивающее его стихотворение. Антистий имел неосторожность прочитать свое произведение в гостях, где присутствовало несколько сенаторов, которые навострили уши. Антистий был настроен оппозиционно по отношению к императору: возможно, он вовсе не случайно выбрал именно поэзию, чтобы скомпрометировать Нерона. Хозяин того вечера, Осторий Скапула, придерживался нейтралитета, поскольку в суде он заявил, что ничего не слышал об этом стихотворении. Но были там и люди, преданные Нерону. Именно они довели дело до того, что по инициативе сенатора Коссуциана Капитона, зятя Тигеллина, начался судебный процесс об оскорблении величия – это был первый случай подобного разбирательства за восемь лет[976].

Сам император не председательствовал на судебном процессе, ибо еще в начале своего правления он вернул судебные полномочия сенату. Теперь стало очевидно, что сенаторы хотели избежать конфронтации с Нероном. Якобы в угоду ожиданиям императора все присутствующие высказались за казнь Антистия – все, кроме Тразеи Пета. Он встал и бросил обезоруживающий аргумент к ногам своих привычных к соглашательству коллег – и Нерона: поскольку их государь великодушный человек, который никогда не оказывал никакого давления на сенаторов, нет никаких оснований для того, чтобы наказывать Антистия смертью – изгнания было бы вполне достаточно. Возразить было нечего. Большинство сенаторов приняли сторону Тразеи, поэтому Антистию вынесли относительно мягкий приговор. Нерон также выразил свое согласие, хотя и был сильно раздосадован, как пишет Тацит[977], потому что Тразея его перехитрил. Он лишил его возможности проявить даже милосердие правителя, clementia. Теперь Нерон выглядел как человек, у которого нет другого выбора, кроме как стиснуть зубы и смириться[978]. Кроме того, Нерону пришлось признать, что ни оскорбительные стихи Антистия, ни явно саркастические слова Тразеи, которые к тому же оказали заметное воздействие на аудиторию, отнюдь не свидетельствовали о гармонии в отношениях между императором и оппозиционной частью сената.

В том же году перед судом по обвинению в оскорблении величия предстал за свои порочившие честь императора высказывания второй поэт-любитель из числа сенаторов[979]. Бывший претор Авл Фабриций Вейентон, преисполнившись дерзости и наивности, написал произведение, которое настроило против него целую толпу аристократов, а также императора. Сочинение представляло собой вымышленные тексты, оформленные как завещания, – тема деликатная. Римские завещания не только регулировали юридические вопросы, такие как назначение наследника или, напротив, лишение наследства, освобождение от рабства или опекунство, но также в некоторых случаях касались и совершенно посторонних людей. Последняя воля была в то же время последним свидетельством о некогда влиятельных людях. В завещании могли содержаться восхваления и лесть, а могли быть и обвинения, которым была уготована вечность. Завещания не ограничивались семейным кругом, по крайней мере, среди знати, часто адресовались ко всему сословию и, так или иначе, не могли игнорировать императора[980].

Представить себя автором столь деликатных по своему характеру текстов уже само по себе было чем-то странным. Но писать завещания от имени реальных современников, как это сделал Вейентон, по словам Тацита, было полным безрассудством[981]. Тот факт, что он, основываясь на своих повседневных наблюдениях, сочинил прежде всего порочащие честь и достоинство тексты, – в конце концов, книга предназначена для того, чтобы ее читали, – и тем самым разозлил императора, еще больше усилил скандал. Для многих сенаторов Вейентон был отщепенцем, оклеветавшим своих собратьев, и Нерон, безусловно, мало что мог извлечь из этого труда. Неугомонный преторий[982] отправился в ссылку, его «Завещания» были сожжены[983]. Тацит утверждает, что запрещенная книга продолжала искушать читателей и пользовалась большим спросом. Когда ее, скорее всего, уже после смерти Нерона вычеркнули из списка запрещенных книг, она перестала интересовать кого бы то ни было[984].

Двукратное обращение в суд по делу об оскорблении величия в 62 году не имело большого значения. Оба дела в итоге рассматривались по договоренности между сенатом и императором. Вместо вероятной казни в качестве наказания назначалась ссылка. Но тот факт, что спустя годы предполагаемое покушение на честь и достоинство императора снова привело к судебному разбирательству, был, безусловно, симптомом изменившихся настроений с обеих сторон. В структуре начали появляться трещины, отчуждение между императором-артистом и некоторыми членами сената стало все более нарастать. Однако Нерона рано было нарекать самодержцем только потому, что состоялись два судебных процесса об оскорблении величия. Об этом свидетельствуют как относительная мягкость приговоров Антистию и Вейентону, так и тот факт, что, по мнению последнего, дух времени все еще позволял совершать акции вроде создания сборника вымышленных завещаний. Появление Тразеи в сенате также не являлось демонстрацией гражданского мужества. Нерон – не Калигула, с ним еще можно было хоть как-то договориться. Однако было очевидно и то, что император начал запоминать поступки и имена, а также проявлять подозрительность. Одним из таких имен стало имя Тразеи Пета, двумя другими были имена Рубеллия Плавта и Фавста Корнелия Суллы, двух призраков из прошлого. Пропасть между императором и некоторыми членами сената стала шире, особенно когда за дело взялся Тигеллин.

Эскадроны смерти