Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

публику – неаполитанцев и жителей других городов Кампании, а также свиту Нерона и целую толпу солдат, – но в целом уделяет мало внимания дню, столь важному для карьеры Нерона-артиста. Однако он упоминает весьма зловещее событие: после выступления Нерона пустой театр с грохотом рухнул[1048]. О самом выступлении Тацит не обмолвился ни единым словом[1049]. Возможно, его просто мало волновало, что император своими выступлениями развращает выродившихся греков Неаполя.

Вскоре после этого Нерон вернулся в Рим. Поездка в Грецию была отложена по неизвестным причинам, и теперь он, охваченный необъяснимым порывом, обдумывал поездку в Египет[1050]. Между тем Нерон находился на троне уже почти 10 лет и ни разу не покидал Италию. Неудивительно, что он планировал на несколько недель отправиться сначала в Грецию, а затем в Египет. Но и с этим путешествием ничего не вышло, потому что, по сообщению Тацита, Нерон не смог покинуть Рим из-за своей вовлеченности в заботы простых людей.

In vino veritas[1051]

Затем Тацит столь же подробно описывает то, в чем заключалась царственная забота Нерона о низших слоях населения в эти месяцы: император как никто другой до него проявил невероятную страсть к публичным пиршествам. Весь Рим стал для него домом[1052]. В доме Нерона пили, ели и гуляли – на форумах, на Марсовом поле, в амфитеатре или в Большом цирке. Пиршества продолжались с полудня до полуночи[1053].

Для античных авторов все это было явным и чудовищным свидетельством того, что император сбился с пути. Ведь как обычный человек ел, пил или веселился, так и он властвовал[1054]. Повествование обычно включало множество деталей: что подавали, как подавали и где подавали. Почти сатирическим кажется то, что Светоний рассказывает об одном из визитов Нерона в Неаполь. Там император однажды расположился прямо на орхестре возле проскения[1055] и спокойно обедал[1056]. Актеры в тот момент были, видимо, чем-то очень заняты. В своем роде замечательная зарисовка: император ведет себя как актер, актеры – как император!

Вкусовые различия быстро сошли на нет, грань между щедростью и потрясающими инновациями, с одной стороны, и расточительностью и чрезмерностью – с другой, становилась все тоньше. То, что Нерон не изобретал экстравагантных развлечений, а во многом следовал по пути своих предшественников, в его случае не имело особого значения[1057]. Не имело значения и то, что мнение плебса относительно публичных пиршеств императора, вероятно, сильно отличалось от мнения Тацита и Светония[1058]. Даже некоторые из присутствовавших при этом аристократов наверняка воспринимали все это несколько иначе, чем те двое. Потомкам остались лишь сообщения античных авторов: то, как Нерон организовывал свои пиры, не оставляло сомнений в том, что такой император не годится для власти. Хуже того, Нерон неоднократно извращал саму суть convivium[1059]. В его правление довольно часто умирали до и после еды, примеры тому – Клавдий, Британник, а также Агриппина, погибшая после шумной примирительной вечеринки в Байях[1060].

Однако бесспорному апогею порока, нравственной деградации и попрания всех социальных и моральных норм того времени способствовал не лично Нерон, а Тигеллин, правая рука императора. Мрачное описание Тацитом и Кассием Дионом приема у префекта претория прямо-таки символизирует обстоятельства, сложившиеся в Риме при Нероне[1061].

Декорацией публичного скандала стал искусственный пруд на Марсовом поле, который когда-то соорудил самый верный друг Августа Агриппа. Пир проходил на плоту, который передвигали и удерживали на плаву лодки, украшенные золотом и слоновой костью, на скамьях для гребцов сидели мальчики для плотских утех. Подавалось практически все, что могло плавать, летать или ходить более чем на двух ногах. Таким образом, обвинение в luxuria[1062], то есть склонности к расточительству, было обоснованным. Но это было далеко не все. На берегах пруда Тигеллин построил импровизированные бордели[1063], в которых предлагали свои услуги знатные римлянки. Рядом с палатками охочих до удовольствий гостей ждали обычные проститутки. Совершенно потрясенный Кассий Дион добавляет к этому сценарию еще очень много недостоверных, но весьма впечатляющих деталей. Он говорит, что ни одна женщина не смела отказать мужчине. Таким образом, господин наблюдал, как его жена занимается сексом со своим рабом, в то время как его дочь спала с гладиатором. Это было полное смешение классов и сословий, в котором высшие и низшие менялись местами[1064]. До поздней ночи половина Рима погрузилась в это безумие, которое, по словам Кассия Диона, в какой-то момент переросло в насилие и закончилось многочисленными смертями как мужчин, так и женщин. Тацит ничего не знает о каких-либо проявлениях насилия, и это, безусловно, снижает доверие к рассказу Кассия Диона.

Однако, если верить Тациту, становится очевидно: Нерон, который не только терпел подобные безобразия, но и, само собой разумеется, находился в их эпицентре, к тому времени стал самым плохим императором, какого только можно себе вообразить. В годы его принципата морали в Риме неизбежно придет конец. Описание публичных пиршеств кажется началом крещендо, первая кульминация и промежуточное завершение которого пришлись на лето 64 года: Рим, город порока, вспыхнул как спичка.

Великий пожар Рима

Причины, последствия для города и христианский вопрос (64–65 гг.)

19 июля 64 года

Клопы, блохи, вши – в одиночестве не спал никто. К паразитам присоединилась жара. Она, словно купол, накрыла город. Рим буквально обливался потом. Летней ночью в ветхих многоквартирных домах недалеко от Тибра люди ворочались в своих кроватях. В тесной комнате на шестом этаже insula жили пять человек: мужчина, его жена и трое детей. Комната представляла собой жилище без кухни, отопления и туалета. Этот мужчина был римским гражданином, свободным человеком, достаток которого был чуть выше прожиточного минимума. Днем он был безымянным поденщиком и разнорабочим на одной из бесчисленных строек Рима. Император много строил, и это было хорошо.

Снаружи в комнату проникал шум ночного города. В одном из домов на противоположной стороне улицы громко спорили мужчина и женщина. Корпуса инсул, возведенные на дешевых деревянных каркасах, стояли так тесно и криво, что жители верхних этажей могли буквально пожимать друг другу руки – через улицу. Гоготали гуляки, так же возбужденно, как кричали упомянутые спорщики: в этот час, пожалуй, едва ли кто-то был трезв. Как и каждую ночь, шум проезжающих повозок эхом отдавался наверху. Казалось, все они ехали из Circus Maximus, который находился недалеко на юго-восточном краю Палатина.

Сегодня полнолуние, в комнату лился мягкий свет. Казалось, он тускло мерцает. Мужчина встал и подошел к окну. Внезапно в воздухе раздался свист, вой и