Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

старца Бахаря Правотарха. И Хорт с Мухояром согласились. Да и немного ждать пришлось: к утру старец тот помер. Мухояр распоряжался мужиками и бабами той веси, наказывал, что деять: какие дрова на костер ладить, какие горшки нести, что класть подле умершего. Да они и сами то помнили, но с видимой готовностью подчинялись. Хотя и высоко они жили на Днепре, далёко от крестившегося уже сто с лишком лет назад Смоленска, но и сюда к ним доходили священники-крестители со дружинниками, по Днепру и взошли, держа путь не для-ради этого, а по иным делам, к волоку на Вазузу, а по ней и в Волгу. И крестились, а по старине жить продолжали, мертвецов сожигали, тризну чинили, купальские костры палили. А там снова смольняне нагрянули, и гриди плетьми-то их поучили, капище Велесово порубили, разворотили, Бахарю Правотарху бороду выдрали, он травник бысть да облака зазывал на дождь али, наоборот, прогонял на вёдро, кобь творил – последний волхв в дебри той бысть. Ну и по боязни перестали мертвецов сожигать, а праздники играли с оглядкой с угора-то: не видать тама ладьи княжеской?

Эти все речи услыхал потом Спиридон на тризне.

Сожгли его уже под ночь.

Положили на носилки, укрыли полотном льняным, венками те носилки украсили да и двинулись к березовому лесу. Там на опушке у них керсты и бысть. А старика Бахаря Правотарха пронесли подалее, чтобы с реки не видать того сожигания, ежели вдруг ладья да объявится. И за лесом была налажена целая гора сухого хвороста и дров дубовых, чистых.

Но огнь не сразу добыли. Можно было высечь кремнем и кресалом, да огнь давно не обновлялся во всей этой веси, старый был огонь, необытный[325]. И жители попросили Мухояра и Хорта содеять новый. И Мухояр им указывал срубить стояк для двух бревен, как на горе Перуновой, одно бревно с лункой посередине положили, а другое, поменьше, вертикально поставили и концом в ту лунку и всунули да начали, взявшись с двух сторон за веревку, крутить то бревнышко с кликами: «Сварожиче! Сварожиче!» А Хорт трубным своим берестяным гласом воспевал: «Очищается! Очищается!» Мужики снова: «Сварожиче! Сварожиче!» Хорт: «Чрез пламя будет извечным! Чрез пламя достанет солнца!» Мужики: «Сварожиче! Сварожиче!» И дергали веревку, все быстрее заставляя бревнышко вращаться, пока лунка та не задымилась, тут же Мухояр над нею склонился с клоком мха, начал раздувать, и вот огонек появился, и все нестройно закричали: «Сварожиче!.. Сварожиче!»

Огонь разошелся по палкам смоляным в руках у мужиков. Они подступили к груде дров, на которой уже лежал тот Бахарь Правотарх, укрытый полотнищем.

Хорт встал у него в головах и громко, с какой-то страшной силой, от которой у всех, наверное, мурашки побежали по телу, как у Спиридона, запел:

Ввысь путями проторенными,Теми путями отцов и дедов,Да в пламени чистом,В вырий ясный с цветами,С цветами да травами,Птицами, водами,Поднимись, Бахарь!Огнь восточный!Огнь Сварожиче!Подхвати Бахаря!Туды, в высиС этой крады[326]!Да там на коняхПомчат его дедыПрямо в вырий.По полям тем небесным,По лесам тем дивным,К солнцу, к звездам.А где будет речка,Плыть на месяцеСлавному Бахарю Правотарху.

И Мухояр принимал горшки и бил их друг о друга подле покойника. Сыпал на него пшено, в ногах лил мед. Ветер трепал бороду Хорта, а у Мухояра она была литая, тяжелая, не шелохнется. Закатное солнце освещало кострище, Бахаря Правотарха под полотном, березы, и стволы берез были розовы и уже как будто небесны, вот словно вырий боги и низвели сюда, на эту рощу позади веси на Днепре. И где-то за Днепром заскрежетали небесные гусли, запели журавли. Этому Бахарю и люди, и птицы пели.

И вот Хорт сделал знак Мухояру, а тот махнул мужикам, и те с разных сторон подпалили краду. И Хорт затрубил:

Сварожиче спереди на благо и сзади!Сварожиче снизу жги на благо и сверху!Да обнимется с огнем Бахарь Правотарх!И целиком его примет Перун,Примет Велес, примет Хорс,Ничего не отринут!Сварожичу наш поклон и слава!

Огонь с треском занимался повсюду, как будто лопалась перезревшая скорлупа гигантского ореха. И носилки с Бахарем Правотархом обнимали огненные тонкие руки или лепестки. Хорт трубил:

Праотцам наш поклон и слава!Прадедам поклон и слава!Отцы! Поклон жизненной силе!Поклон вашему соку!Вашей ярости!Непрощению вашему!И милости!Мы же здесь живые!Бахаря Правотарха к вам отправляем!Да не прогневайтесь.

Костер уже пылал с яростью, пламя гудело, пожирая сухие дрова, обнимая Бахаря тело. И на лицах светились рдяные знаки, казалось, сейчас и власы, бороды вспыхнут. Люди чуть отступали, иные прикрывались рукой, как бы успокаивая пламя, отворачивая его. И Спиридон мыслил, что так-то хоронить лепше, нежели засовывать покойника во сыру землю. Пламя-то лепше, чище, красивее…

И уже в сумерках начались поминки; прямо тут же, на траве, подле чадящего костра, расстелили рушники, наставили на них корчаг с питьем, разложили хлебы, кашу в мисках, мясо, рыбу, и первому поднесли чашу с брагой Хорту, потом Мухояру, и тогда уже все начали есть и пить. Спиридон тоже отпробовал и браги, и кушаний этих. Слушал разговоры о Бахаре Правотархе, о том, как он излечивал мужиков и баб да ребят малых, а еще умел сказки сказывать, потому его и звали так-то: Бахарь.

И как над лесом появился месяц, Спиридон и вспомнил пение Хорта про небесное плавание того Бахаря, и он уже не мог оторвать взгляда от этой однодеревки сияющей…

А утром они и сами отплыли, не по небесной реке пока, а по Днепру. И дали им с собой муки, сала, а Хорту еще подарили хорошо выделанную овчинную безрукавку, расшитую красными травами и желтыми птицами. Не хотели и отпущать, мол, живите с нами да будем молиться, как прадеды, и где-нибудь укромное капище содеем. Больно глас и вид Хорта им пришлись по сердцу. Но Хорт с благодарностью отказался, говоря, что у них другое назнаменование[327]. А какое именно, не молвил.

Мухояра на тризне мужики и ребята тоже пытали, мол, куды вы и зачем? Так он баил потом на лодке. Да дед так и не сознался. А сам выманивал про верх Днепра, про колодезь трех рек. И баили ему, что точно, есть колодезь, есть!

Есть!

…И оттудова те три реки и стекают. Да сам никто не видал, а только от дедов-прадедов слыхали. И этот колодезь, как цвет папоротника, не всем и не всегда открывается. Но зато у счастливца враз все болячки проходят, коли изопьет он из того колодезя водицы, а то и окунется в нем по самую макушку. У старого глаза деются как у птицы сокола. Расслабленный начинает гнуть подковы. Бесплодная рожает, и все такое.

Спиридон слушал речь Мухояра во все уши, как говорится. Значит, правда? И неспроста все было?