Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

и каменья посбрасывали.А волк ушел в болото к Сливеню,Там бысть на острову сухое капище,То капище-укрывище,Иде хоронился еще отец егоОдинец Серый,Егда проспал огньНа том капище.Да сын заставил его выйти.Выйти на жертву.И волк во мхах лежал, зализывалРаненья резаные, выдергивалКаленую стрелу из груди белыя.А гриди всюду шасталиИ по болоту гукали, искали путь-дороженькуНа капище поганское.Да не нашли.

…Дед перестал слышать левым ухом. И как ему Хорт что говорил, поворачивался к нему другим ухом и внимал. А у мальчика губы покрылись коркой, он все теребил их, срывал мертвую кожицу. И руки у него ныли, пальцы млели, будто озябшие, мальчик перебирал ими, трогал ветки, песок, тянул к огню. Хорт все уже знал, дед поведал.

Да был у Хорта весь дорожный скарб: дерюжина на вежу, мрежа, острога, пшеница и овес, – то хранилось у него на тайном островке в болоте. Токмо муки на хлебушек не было. А однодеревку Спиридон узнал, то была однодеревка Чубарого. Дед очухался, только оглох на ухо. А так сразу взялся за корм, наварил ячменной каши, запарил трав. И молитву сотворил Велесу и Перуну, пославшим за ними Хорта. Да ложек не было лишних у Хорта. И дед тут же выстругал себе и мальчику из мягкой липы. И они накинулись на кашу, яко волки на овечек. Хорт тоже ел и узил серые с зеленцой глаза, взглядывая на мальчика, на деда. Про то, что было в ночь на Купалу, не баил. Съев всю кашу, они взялись за питье, настой травный, и тоже всю посудину осушили. От деда воняло мочой. И Хорт молвил ему об этом. Дед не услышал. Хорт громче повторил.

– Ау? – вопросил дед и повернулся к нему здоровым ухом.

Хорт усмехнулся, погладил длинную волнистую бороду.

– Тот немко, ты – глухарь на току.

– Ток буде небесный, егда мы к колодезю выплывем… – Дед пристально посмотрел из-под верхних тяжелых век на Хорта. – Токовище божье ежели устроится…

Хорт молчал.

– Для-ради того ты нагнал ны? – прошал дед.

– Уйти подалее, сокрыться в самой середке Оковского леса, – отвечал Хорт, рассматривая свою ладонь.

Бросил взгляд исподлобья на деда. Мол, ну, доволен ответом?

– Дак… ето… вместях и пойдем? – пытливо прошал дед.

– Покуда нам по пути, – отвечал Хорт.

Дед покивал. Снова взглянул на Хорта.

– Яко ты учуял, куды мы ринулися?

Хорт повел плечами.

– Учуял.

Только и сказал.

Солнце снова щедро светило. И дед стянул все же свои порты, набрал золы из кострища и начал стирать. Ноги у него были белые, кривоватые, с сильными икрами, в рубцах. Выстирав порты, он повесил их на ветки ивовых кустов. Потом склонил голову набок, принюхиваясь к рубахе, да и ее стянул и тоже выстирал. И ходил голый, почти безволосый на теле, только в паху поросший, с отвислыми огромными яйцами, сильными загорелыми руками. Он и мальчику велел все выстирать. Но у того сил не было, и он отмахнулся.

– Эх ты, червь ленивый, дай сюды, – сказал дед.

И мальчик разделся, отдал ему одёжу. Старик снова нагреб золы и принялся мять и тереть порты и рубаху, онучи. И то все развесил по кустам под солнце. Мальчик осоловело пялился, пялился да и заснул и не чуял, как его жалят слепни, как дед накрывает его побитое тело дерюгой.

Под вечер все высохло. Мальчик выспался, но все тело у него разламывалось, губы саднило. И хотелось есть.

– Отсюдова лепше уйдити, – молвил дед, сшивая корнем черемухи новую берестяную шапку для мальчика взамен порванной.

Себе берестень он уже сшил. Его красивую высокую рыжую шапку те мужики забрали.

– А ну те нагрянуть?.. – проговорил он.

Хорт согласился. А мальчику так хотелось поесть в дорогу. Но никто и не думал разводить костер, стали собираться. Спиридон чуть не заскулил от голода. Сорвал конского щавеля и пожевал. Хорт, глянув на него, лишь усмехнулся. И они сели в однодеревку Чубарого, последним садился Хорт, он и оттолкнулся от берега, начал грести. Второе весло взял было дед, да с первого же гребка перекривился, ойкнул. Видно, хорошо к нему приложились те бортники, намяли бока, а может, чего и сломали. Тогда мальчик взял у него весло, хотя и ему грести было трудно и больно. Но он греб и греб. Хорт правил ближе к берегу, где течение совсем было слабое.

Так они плыли весь вечер, видя вдали боры и дубравы над лугами, цапель, чаек и журавлей. Река сделалась поуже, прозрачнее. Дубравы иногда подступали вплотную к воде, нависали, иные дубы уже почти падали. С красноватых отполированных скатов бежали ручьи.

Вдруг сразу за поворотом реки они увидели мужиков; они ставили длинную мрежу и еще не замечали речных странников. Но вот кто-то уже и узрел деда, мальчика и статного длиннобородого мужика в высокой рыжей шапке. Послышался тихий возглас.

– Оле!..

Рыбари оглядывались. И мальчик уже узнал светлоглазого Шишло с рыжим чубом, он как раз и был в лодке. А на берегу стоял другой, Ягныш с черными длинными усами. С ним еще один рыбарь, старик с лысиной, стащивший шапку и утиравший ею красноватое лицо. В лодке с Шишлой сидел щекастый парень.

Дед Мухояр тоже уже разглядел знакомцев и шепнул Хорту:

– Оне…

Шишло присвистнул.

– Эва!.. Ягныш, чуешь?!

Ягныш кивнул.

– Чую.

– Во, лодейшшики, купцы заморския, – проговорил старик с красным лицом, нахлобучивая шапку. – Гойсы, робяты! Куды путь держитя?

– Гойсы! – отозвался Хорт. – На верх Днепра.

Старик с красным лицом кивнул и вопросил:

– Чем промышляетя?

– Татьбой, знамо, чем! – воскликнул Шишло.

На берег вышли еще два мужика, глядели сверху.

– Эт тые лишеники, якие по бортням пойшли? – вопросил краснолицый старик.

– Тые и есть, – сказал с угрозой Шишло.

– Токмо на мне шапка берёстовая, – откликнулся дед Мухояр, – а на тобе моя, мухояровая.

– Этта мухояровая?! – возмущенно вскричал Шишло, срывая рыжую шапку. – Ёна жа войлочная!

– Он Мухояр, то и шапка мухояровая, – звучно рек Хорт.

Все взгляды сошлись на его длинном лице.

– Хто мухояр? – не уразумел Шишло.

Хорт указал на деда.

– А, я уж тое слыхал, – отозвался Шишло и, оборотясь ко всем, крикнул: – Слыхали?

– Да не… етот ли ён… заморский-то дедушко? – вопросил мужик сверху.

– Ево шапка на тобе, – снова звучно, зычно заговорил Хорт. – И однодеревку вы отняли. Муку да прочую ядь. Пошто?

– А пото! – крикнул Шишло. – Борти оне зорили!

Хорт, ухватившийся за куст ивы и удерживающий тем лодку на месте, взглянул на Шишло.

– Ты зрел то? Очесами своими? Али чужими? – спросил Хорт спокойно.

– А хто? Иде?! – закричал Шишло. – Наслав, пастух, их видал.

– Што ён видал? – подал голос дед Мухояр. – Токмо як мы плыли.

– Э! Не мутитя воду-то! – крикнул Шишло. – Такова сто годов не бысть, чтобы борти наши зорили. Не ходить чужой люд по дебри нашенской. И потом в лукошке-то мёд и бысть.

– Твой? – прошал Хорт.

Шишло выкатил голубоватые свои глаза в рыжих ресницах.

– А чей жа?!

– Точно – пчелиный. Пчёлы тот мёд сбирали. Нет разве? – прошал Хорт.

– Ты зубы-то не заговаривай! Тама и на древе вырез мой