Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

стада коровок-пчел,А чужак бортник якоже волк,Што на стадо набегает в ночь,И режет тых овец, телят без жалости.Ай же, дед Мухояр,Што жа ты содеял?!

Да, только все было мирно и хорошо, и вот хрип и удары, и грозные мужики смотрят дико, кажут крепкие увесистые кулаки… да уже и не кажут, а так сидят, переговариваются у своей однодеревки, думу думают, что им дальше с пленниками содеять. У Ягныша-то тоже щека надувается. Он все щупает ее рукой. Видно, дед железной дланью хорошенько приложился. Шишло сидит, держит палец в дырке. После вчерашнего дождя над Днепром густой туман встает. И как только в этом тумане Шишло с Ягнышом отыскали старика да отрока? Видно, хорошо знают все тут излуки и отмели, обрывы и ручьи. У Спиридона от удара гудит в голове, губы саднят, будто их обварили кипятком. И тут он вспомнил, что видел их пастух тот с кнутом на плече. И зачем дед ходил за мёдом? Страсть у него, что ли, такая. Ведь корму полно, крупа да рыба, мука ржаная, сало. Мальчик чует спиной спину деда. Что-то у него там хрипит, дед тяжело дышит… А ну как помрет? И что эти мужики собираются с ними сотворити?

Ягныш подымается и проходит к веже, роется там, выбрасывает милоть наружу.

– Сгодится, – молвит.

Собирает припасы. Заглядывает снова в туесок, не удержавшись, зло ругается.

– Мёда им приспичило!

Шишло на него оглядывается.

– Што содеем с има? – прошает.

Ягныш молчит, перебирает мешочки с припасами, что-то нюхает, нос у него долгий, костистый, глаза темные, волосы черные, усы длинные, а бороды почти и нету.

– Ась, Ягныш? – снова подает голос Шишло.

– Да што… што… – Ягныш раздумывает, потом оборачивается к пленным. – С откудова приперлись-то?

Мальчик молчит, старик тоже.

– Языки поотшибало?!

– Чадо немко, – молвит хрипло старик.

– А ты глушня?

– Ни… – Старик вздыхает.

Мальчик чует его лопатки.

– Арефинские мы, – молвит он наконец. – Я же баил…

– Баил!.. Ответствуй, егда прошают, – отрезал Ягныш.

– Ишь куды залезли-то, – говорит Шишло, острожно вынимая палец из песка и разглядывая его. – За мёдом и приперлися сюды? В такую-то даль? Свово нетути? Али пчелы повывелися?

– Ни, – отвечает дед Мухояр. – Забота у ны исть…

– Якая же?

– Забобона, – вдруг говорит старик.

И мужики мгновенье молчат, а потом начинают смеяться зло и ожесточенно.

– Пустошники!.. Изуметился[316] совсем, старче?.. Али скоморшничать надумал? Говори, куды плыветя?

– А к родне, – сказал старик.

– Якой такой родне?

– Высокой.

– Чиво баишь?

– То и баю, што оне высоко и живут.

– Хде? Хто такия?

– На верху Днепра сидять… – ответил дед и закашлялся.

– Якая весь?

Дед не отвечал.

– А?!

Дед молчал.

– Да што тут толковище разводити, – подал голос Шишло. – Тати оне и есть. Бортничать в чужих угодиях и заплыли. Давай потопим их, Ягныш, а и дело с концом! Пущай рыб да раков откормят. Нам апосля уха жирнее будеть! Хы-хы!

Ягныш тоже сумрачно улыбался, показывая острые зубы с прорехой небольшой посередине, разглаживал длинные усы…

Как вдруг послышался плеск, что ли. Не рыбий, а весельный как будто? Мужики сразу умолкли, повернули головы к реке, над которой вставали причуды всякие из тумана: головы зверей, рыбины, драконьи шеи, кони белые и старцы великие… И кто-то там был еще, медленно, затаенно пробирался. Его присутствие было явственно, вот-вот и проступит…

– Эое! – не выдержал и окликнул Ягныш. – Хто здеся?..

Туман клубился, но не отзывался. «Как я», – пришла мысль такая Спиридону.

– Да можа сохатый, – молвил Шишло.

И тут и затемнело что-то в тумане, надвинулось, но так и не проявилось. Как будто кто-то постоял напротив и зашлепал дальше.

– Вот жа… блазнь якая… – пробормотал Шишло и перекрестился.

Они помолчали. Ягныш посмотрел на него, повел плечами…

– Ладно, – сказал он, – заберем все собе, а эти… пущай живут.

Шишло взглянул на него возмущенно, хотел возразить, но вдруг осекся, сник как-то, поскреб грудь и начал натягивать драный сапог.

Они быстро погрузили все в однодеревку, забрали и топор, стащили дерюгу с жердей, в одну лодку сел Ягныш, в другую Шишло, и обе лодки тихо и быстро скользнули в туман и растворились.

4

Дед да малый так и остались на берегу, привязанные друг к другу. Дед некоторое время молчал, потом тихо молвил:

– И то добре…

Туман рассеивался. Запевали птицы. Над рекой летали чайки с пронзительными криками. Плескались рыбы. Становилось тепло. Солнце уже где-то взошло. А лучше бы сокрылось тучами. Но покуда было не жарко. Старик подвигал руками. Мальчик тоже. Связаны они были крепко. У мальчика совсем затекали. Старик озирался.

– Хучь ба каменюка якой востренький… – снова проговорил дед.

Мальчик тоже осматривал берег, но тут был один песок.

Дед расслабился, затих. Мальчику не оставалось ничего более, как тоже повесить голову на грудь и затаиться. Так они и сидели на песке у воды: мальчик с разбитыми губами и окровавленным подбородком да дед с заплывшим глазом и побуревшими волосами вокруг уха, с бурым воротом, напитавшимся кровью.

А Днепр жил своей жизнью. Чайки пикировали в воду, хватали рыбешек, дрались, метались из стороны в сторону. Изредка над самой водой стремительно проносился, переливаясь всеми цветами радуги, зимородок. Из норок в обрыве выпархивали ласточки, радостно цвиркали и мчались ввысь, падали вниз, стригли небесам лучистые очи.

Солнце вставало выше. И уже было очень тепло. А скоро и жарко стало. Но солнце еще не доставало голов старика и мальчика под обрывом. Щурясь, мальчик взглядывал вверх.

Дед завозился чего-то, запыхтел, обмяк. Мальчик почуял старческую вонь мочи. Скоро и сам захотел помочиться. А как? Терпел покуда.

И вот солнце легло им на макушки, как будто ладони сразу горячие накрыли головы. Дед озирался.

– Давай… ближе подкарабкаемся… – молвил он, кивнув в сторону обрыва.

И мальчик начал подниматься с ним. Встав, они постояли, покачиваясь.

– Шагай.

И мальчик шагнул в сторону боком. Как и дед.

– Ишшо.

И еще шаг сделали… Подобрались так к самому обрыву. От него еще шла какая-то прохлада, а главное, солнце здесь не доставало до них.

– Матушка Макошь, – забормотал дед, как они снова уселись. – Прошай господина Перуна навести тучи, прыснуть дождем… И ты, господине, Хорсе, сокрой свое лице. Да свершу медовую жертву.

Ты уже свершил, ага, думал мальчик.

По обрыву скользнул уж, дополз до воды и поплыл. Мальчик следил за ним. Ему и самому хотелось кинуться в свежесть речную. Уже было жарко, хоть солнце пока и не дотягивалось до них. Вон какую пытку учинил им дед со своим медом. И что же теперь? Ни лодки, ни брашна, ничего. Далёко ль те Немыкари?.. А Смоленск?

По Днепру поплыл бобер с веткой зеленой, нырнул, снова появился.

Закаркал гавран.

Дед заругался, поглядев вверх. И мальчик посмотрел. Над ними кружил ворон.

– Васёк, пойшли к реке, – сказал дед.

И они снова нелепой какой-то животиной четырехногой, четырехлапой двинулись к реке.

– Прям в воду… – сказал дед.

И они ступили в воду, сели. Мальчик хотел склониться, чтобы попить, но не получалось. Тогда он еще подвинулся в сторону и завалился набок вместе с дедом.