В Шторме - Pax Blank

- Я не могу, - еле слышно прошептала она, быстро поднимаясь, чтобы уйти.

Подав сигнал по связи, Мара торопливо прошла к двери, ни разу не оглянувшись - желая, чтобы охранники, как можно быстрее, открыли ей дверь и ощущая его покорное, тихое принятие. Даже сейчас он не судил ее.

***

Люк не смотрел на нее. Не мог заставить себя наблюдать, как исчезает последний якорь человечности в его жизни, сбегает, разрываемый противоречивыми эмоциями и привязанностями.

И движимый состраданием, он не посмел останавливать ее.

Глава 17 (2)

Мара быстро шла вдоль коридора, смотря вперед мутными от непролитых слез глазами; ощущая замешательство, страх, волнение… связь… C удивлением она увидела стоящего в дальнем конце Палпатина, в окружении ожидающих его распоряжений двенадцати гвардейцев. Тяжелые черные одежды ярко контрастировали с невыразительными белыми стенами.

Абсолютно тихий, в почти медитативном состоянии, он источал мощь, темную и властную.

Неужели он знал? Знал, что только что произошло? Ждал здесь, используя Силу, чтобы подслушать и убедиться, что Мара не подведет его?

Это было жестоким тестом. Она шагала к нему, ощущая волну смелости от наполнившего ее негодования. Набрав в легкие воздух, Мара приготовилась высказаться…

Он слабо двинул рукой в странно недовольном жесте, сломавшем ход ее мыслей и позволившим ему говорить первым:

- У меня есть задача для твоих особенных талантов, Мара. Сегодня ты должна улететь. Пойди, приготовься, я объясню все тебе позже.

И с этими словами он прошел мимо нее, не оглядываясь, явно сосредоточившись мыслями на Скайуокере.

Мара была оставлена одна в пустом коридоре, чтобы задаться вопросом: а было ли это вообще каким-то тестом? Не была ли она только пешкой в большей игре – финальным поворотом ножа в душе пленного джедая, еще одной возможностью показать ему, насколько одиноким он здесь был.

Холодная дрожь прошибла позвоночник; Мара списала ее на морозный воздух нижних подземных уровней. На мгновение в голову пришла мысль: если бы это был не императорский дворец, а какое-нибудь другое место, могла бы она вернуться к Скайуокеру? Чтобы закрыть глаза, отвернуться и прошептать ему: “Беги!”

Она быстро пошла вперед, спеша уйти из этого холодного подземелья. Не имело никакого смысла оставаться здесь дольше; скоро - возможно сегодня - джедай тоже уйдет, если не физически, то душой и сердцем точно.

Она должна позволить ему сделать это; если смотреть правде в глаза, он уже был потерян. Только не признавал этого. Но ее Мастер изменит его отношение, как изменил все остальное, чтобы удовлетворить свои желания и страсти. Да как Мара смела предположить, что могло выйти хоть что-то из того, о чем она сейчас подумала? Неужели она хоть на миг допускала подобное?

Мастер был прав. Сострадание несло в себе страшную, разрушительную слабость.

***

Люк спокойно сидел на полу мрачной камеры, когда туда вошел Император. Мощное присутствие в Силе ярко контрастировало с высохшей фигурой. Проходя мимо Люка, он задел тяжелым плащом его лицо - окутывая удушающей чернотой, словно погружая глубоко под воду. Но Люк не отреагировал, он потерял во тьме все, что у него было - возможно, ему уже было все равно.

Все его тело болело так, что стало невозможно выделять отдельные раны - все сливалось в одну сплошную боль, настолько интенсивную, что даже простое движение вызывало жесточайшую, пронзающую насквозь судорогу, с которой он ничего не мог сделать, кроме как просто застыть и переждать.

Странно, но избиения больше не добавляли боли. Точнее, боль была адской, но не сильнее пика того момента, когда ее причиняли. И он учился. Учился тому, что с болью можно справляться - не игнорировать ее, а в какой-то мере допускать, терпеть. Существовать. На память пришли далекие слова его отца, что иногда это было самой большой победой - просто существовать. Тогда он отклонил их – теперь же… понял. Понял, что триумфом могла быть способность просто остаться в своем уме еще один день.

От попытки сконцентрироваться болела голова – от одной лишь попытки следить за проходящими часами, чтобы как-то отметить время.

Или это было из-за наркотиков, которые подавляли его, но не давали отдыха. Люк смутно помнил свои мысли по этому поводу - помнил, что у Палпатина был наркотик, который самовоспроизводился, несмотря на применение Силы против него. Это было нормально? Ему было все равно. Его больше не волновал этот факт. Не волновало, что думает Палпатин. Разве это важно?

Он посмотрел на старика, на понукающую, довольную улыбку на бескровных губах, на победный блеск в злобных желтых глазах, и понял, что Палпатин слушает его мысли. Но разве это важно?

Все это больше не волновало его.

Ему было все равно, что он сидел сгорбленный на грязном полу, привалившись спиной к стене… как иронично…

Люк помнил, что это было важно для него когда-то. Это казалось настолько важным, что он выпрямлялся. Теперь он не мог вспомнить, почему. Теперь он просто неуклюже сидел на полу - потому что это было не важно.

Значит поднимись. Встань. Борись.

На какой-то момент он прекратил думать, пытаясь сплотить себя, чтобы забыть о боли, дрожи, голоде, разбитых мышцах - чтобы встать.

Но он не встал - какой был смысл? Его только вновь собьют с ног.

Вечность в этой камере, с постоянно провоцирующим Палпатином, толкающим его к пропасти, растирая в пыль его пошатнувшуюся решимость…

Он ожидал быстрого конца: сказать “нет” и быть убитым. Не того, что он будет изолирован и обезврежен, находясь с язвительным и озлобленным, беспощадным и неустанным Палпатином. Режущим его по частям. День за днем, день за днем. Смерть от тысячи порезов.

Вялое шипение замков прервало ход его мыслей. В камеру вошел охранник. Удивленный присутствием Императора, человек низко поклонился - и Люк увидел, что у него было в руке.

Он тотчас отвел взгляд, уставившись в пол, но было уже поздно – ситх конечно же понял. Он понимал и знал обо всем остальном - почему сейчас должно быть по-другому?

Не успел Палпатин спросить, почему ему помешали, как мгновенная вспышка эмоций джедая - немедленно погашенных и скрытых - заставила его улыбнуться. Жестокой тонкой улыбкой. Когда он увидел новую возможность для проверки уровня контроля над ослабевшим в своей решимости мальчишки.

- Поставь это здесь, - с легкостью произнес он, наблюдая за своим джедаем - не в силах сдержать удовольствия от предвкушения.

Люк смотрел перед собой, делая сознательное усилие не поднимать взгляд.

Присев, охранник поставил у ног Палпатина стакан, открыл серебряную флягу и стал переливать в него воду. Кристально чистая мелодия льющейся воды наполнила все вокруг.

Не удержавшись, Люк на мгновение бросил на нее взгляд. Охранник встал, поднял чашу для умывания и, отвесив еще один поклон, вышел.

Долгое время Палпатин ничего не говорил, наслаждаясь отчаянным желанием мальчишки, бушующим внутри, в резком контрасте с его спокойной, сдержанной маской.

Палпатин собирался сегодня подчеркнуть бегство Мары, но новая идея была гораздо лучше. Это было удобной возможностью посмотреть насколько его джедай готов уступить новому Мастеру. На что он безропотно согласится, а за что у него еще хватит духа бороться.

Поэтому ситх ждал, наблюдал, позволяя висеть тяжелой тишине - чтобы дать его пленнику время понять наступающую игру. И когда он стал вполне уверен, что тот понял, начал:

- Ты хочешь пить, джедай?

Находясь без сознания в отсутствие Палпатина, без еды и воды много дней, Люк знал, что находится на грани. Без еды он мог обойтись, но без воды… Он отчаянно нуждался в воде. И постоянное головокружение и мучимые судорогой мышцы напоминали ему об этом.

Император позволил ему промолчать, наблюдая, как мальчишка стиснул челюсти и решительно уставился в пол и как несколько раз, почти неощутимо, покачнулся вперед и обратно; каждой клеткой своего естества он был сосредоточен на стакане воды.

- Если хочешь пить, возьми стакан, - почти мягко предложил Палпатин.

Несмотря на все усилия, Люк не смог остановить себя. Против воли взгляд медленно потянулся к воде. Не двигаясь, он тихо наблюдал, как, собираясь вместе, по запотевшему стеклу сбегают мерцающие под резким светом капли. Он наблюдал крошечные блики в легком колебании воды и медленно увеличивающиеся, преломляющие свет лужицы. Он наблюдал, как отцепившись от стенок внутри стакана, головокружительно всплывают наверх последние пузырьки воздуха.

Он мучительно знал о своих треснувших губах и пересохшем горле - настолько сильно, что больно было даже говорить. Все его тело жаждало воды того стакана, вопя об облегчении - которое было прямо здесь, прямо перед ним.