В Шторме - Pax Blank

- Я устал, - сказал Люк побеждено. - Очень устал.

Не в силах остановить себя, он посмотрел на дверь.

- Да, они там. Ждут, - откликнулся Палпатин, понимая, о чем думает мальчишка - ощущая его беспокойное мрачное предчувствие.

Все внутри Люка сжалось, грудь обожгло отчаянием; он закрыл глаза, борясь с этим знанием – единственное, чем он мог помочь себе. Но это не остановит их - ничто не остановит их. Разум оцепенел, не в состоянии справиться с действительностью неотвратимого мучения.

- Я позову их тогда… или мы будем говорить, друг мой? - спросил Палпатин.

Люк колебался, желая задержать неизбежность - зная, что это бессмысленно и не в силах поступить иначе.

- Говорить, - наконец прошептал он в одном покорном вздохе.

- И что мы обсудим? - снисходительно продолжил Палпатин, все еще держа руку на груди мальчишки.

Люк чуть мотнул головой на жестком полу, слишком усталый, чтобы играть в эти игры.

- Отвечай мне, когда я говорю с тобой, - голос стал низким, резким и требовательным.

- Мне все равно, - прошептал Люк.

- Хм. Вероятно, им все же нужно войти, - упрекнул Палпатин. - Да. Так будет лучше.

Люк сжался, отворачиваясь от двери. Он перестал спорить – от этого становилось только хуже.

Он вновь услышал шелест ткани, почувствовал касание плаща на плече - даже оно остро оцарапало его изодранную, саднящую кожу, заставив резко отдернуться - что тут же отозвалось жгущей болью в измученных мышцах.

Раздался знакомый звук скребущего дюрастила, и он напрягся, слыша подступающие тяжелые шаги и активацию силовых пик, их трущее гудение, прорубающее воздух…

Они собрались вокруг… и набросились на него.

***

- Хватит, - спокойно произнес Палпатин, и мир вокруг замер; Люк выпустил удушливый хрип - первый звук с момента, как его начали избивать. Он давно уже не кричал.

- Уйдите, - приказал ситх, и безмолвная стая охранников исчезла; ни следа вины, ни намека на сострадание. Только слепое повиновение.

Когда двери наконец закрылись, водворилась тяжелая тишина. Палпатин сохранял спокойствие, и Люк слышал только медленный, рваный стук своего сердца, рваное дыхание своих легких… Он тихо лежал, ожидая, когда затихнет ослепляющая боль, хоть немного.

В конце концов послышался все тот же шелест тяжелой ткани, заставляя Люка затаить дыхание. Но все, что ему оставалось – лежать, свернувшись на запачканном кровью полу и пытаться дышать, дрейфуя где-то между болью и беспамятством.

Палпатин присел рядом и, взяв Люка за плечо, повернул его лицом к себе, возобновляя сводящие с ума приступы боли.

- Мы будем говорить, друг мой? - спросил он снова.

- Что вы хотите? – задохнулся Люк в отчаянии и безысходности. В этот момент, чего бы ни хотел Палпатин, если бы Люк мог, он сделал бы это.

Палпатин был невозмутим и рационален, нисколько не затронутый болью, причиненной по его приказу без какого-либо настоящего вызова со стороны мальчишки - он больше не утруждал себя поиском причин или оправданий. Теперь это было лишним.

- Ничего. У меня есть все, что я хочу, - ответил он эхом слов их самой первой встречи. - Что хочешь ты?

Надежду.

Одно слово, отчаянно пришедшее к нему. Все, в чем он нуждался. Но он не сказал его.

- Я могу дать тебе это – если только ты прекратишь бороться со мной, - произнес Палпатин, и Люк знал, что тот слушал его мысли - другого он и не ждал.

Палпатин мягко убрал пальцем волосы с его глаз - самое близкое к подлинному состраданию действие, которое Люк когда-либо видел от него.

- Ты потерян, дитя… Но я верю в тебя. В то, кем ты можешь стать. Ты будешь моим самым великим учеником.

Люк не стал отвечать, он лежал на боку с полузакрытыми глазами. Что он мог сказать?

Палпатин равнодушно склонил голову к плечу.

- Я знаю, что прошу трудную вещь у тебя.

Мальчик перевел на него взгляд, и Палпатин снисходительно улыбнулся:

- Я говорил, что понимаю тебя. Ты так сильно похож на своего отца.

Люк медленно мигал, не собираясь спорить. Возможно, Палпатин был прав.

- Но эта борьба давно проиграна, друг мой. Ты знаешь это. Ты проиграл ее, как только прибыл сюда. Ты проиграл ее, когда коснулся Силы первый раз, в ту минуту, когда оставил Татуин, в то мгновение, когда ты родился. В мгновение, когда твой отец встал на колени передо мной.

Мальчик слабо вздохнул. Но, несмотря на его рассредоточенный взгляд, Палпатин знал, что он слушал.

- Твой отец сделал тебя тем, кто ты есть. Из-за него ты будешь служить мне - и ты знаешь это, - Палпатин выжидающе замолчал, однако его джедай только закрыл глаза. - Но я понимаю тебя - я знаю, почему ты делаешь. Даже если ты сам не понимаешь себя.

Мальчишка открыл глаза, и Палпатин заглянул в них, настолько апатичные и блеклые теперь, казавшиеся серыми на фоне темных синяков. Но ситх был уверен, что они зажгутся снова и станут яркими и холодными, как всегда. Его джедай боялся сейчас, боялся коснуться Силы - напуганный отвечающей ему Тьмой.

Настолько близкой теперь…

- Ты борешься, потому что именно для этого ты был рожден, дитя. Ты борешься, потому что это в твоей крови. Ты борешься, потому что не знаешь, как остановиться, - Палпатин мягко покачал головой, снисходительно продолжая говорить дальше. - Но у тебя больше нет ничего, за что бороться, друг мой - поэтому ты просто борешься против. Потому что это все, что тебе осталось. - Он взял мальчишку за подбородок, поднимая к себе его оцепенелый взгляд. - Позволь мне дать тебе что-то стоящее борьбы. Что-то стоящее любой цены, любого риска.

- Что? - утомленно и осторожно пробормотал Люк.

- Могущество, - прошептал ситх со вспыхнувшими глазами.

- Я не хочу этого могущества, - безнадежно слабо отказался мальчишка.

- Оно уже принадлежит тебе, дитя, - произнес Император, с напускной заботой вытирая кровь на его лице. – Эта мощь уже на свободе. У тебя больше нет выбора не использовать ее - так же, как нет выбора не дышать.

- Я могу выбрать… остановиться. Закончить это, - прошептал Люк.

Палпатин только покачал головой:

- Ты же знаешь, что я никогда не позволю тебе этого, друг мой. Ты слишком дорог мне.

Он вновь вытер медленно сочащуюся кровь из глубокого рассечения над глазом мальчишки – тот нисколько не вздрогнул; казалось, он вообще больше не замечает подобного.

- Ты никогда не мог позволить себе этого. Я говорю тебе: ты родился для борьбы. - Палпатин улыбнулся, держа испачканную алую руку перед потерянными голубыми глазами. - Это в твоей крови.

Люк не двигался, не говорил, вся сила для борьбы оставила его.

Да, он чувствовал это, завывание первобытной неукротимой мощи, более сильной, чем любой шторм, зовущей, чтобы он использовал ее - оборачиваясь вокруг него, как тяжелый плащ, давая власть над собой и душа одновременно.

Вся надежда покинула его в этом проклятом месте, отдавая теням его разум и душу. Он так давно был брошен и оставлен здесь. Один против всех атак. И стало слишком трудно держать свет внутри. И медленно, постепенно, делая едва заметные коварные шаги, создавая трещины и провоцируя ведомые гневом вспышки, Палпатин отрывал этот свет от него… пока вокруг не остались только тени.

Он принадлежал им теперь, и Тьма окутывала его, признавая своим созданием.

И Император знал это.

***

Они были вокруг, Лея чувствовала это - повсюду вокруг нее. Приближались. Охотничий клич стаи в темноте. Она не видела их, только слышала, слышала их дыхание по сторонам от нее, звериное ворчание в черной как смоль ночи, и вспышки глаз во мраке.

И затем она вновь оказывалась у края каньона, снова и снова, так же как раньше, скользя ногами и взрывая выбоины в мягком песке, распыляемом в пропасть бездонного колодца.

А стая приближалась, с тяжелым частым дыханием во тьме, подталкивая ее к ужасному падению…

Тело Леи дернулось с такой силой, что спящий рядом Хан вскочил, хватаясь с криком за неизменно лежащий под подушкой бластер.

- Что…?

Лея сдавленно зарыдала, и Хан понял, что ей снова приснился кошмар.

- Эй, ты в порядке? - мягко пробормотал он, обнимая ее.

Но она уже уклонялась от его рук, соскальзывая с кровати и закутываясь в покрывало в ночном холоде корабля.

- Все хорошо. Это был просто… - она не договорила, но ему это было и не нужно. Он знал, что ей снилось.

Каждую ночь теперь - каждую ночь они являлись в ее сны…

***

Дни проходили в сплошном потоке боли. Никакой передышки. И всегда гвардейцы - умы, наполненные насилием и враждебностью. И затем Император, проклинающий и умасливающий, капризный и переменчивый, решительный, злобный, жестокий.