Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

— Да, но давай прекратим этот разговор.

— О чем это мы должны прекратить разговор?

— О Биле и вообще обо всем. Гарри, у меня болит голова. Ты не возражаешь, если я лягу? Ты подождешь детей?

— Конечно, не возражаю. Тебе дать что-нибудь — аспирин или что-нибудь еще?

— Не нужно. Я усну, и все пройдет. Пожалуйста, не провожай меня наверх.

— Ты очень переутомилась из-за Биля.

— Гарри, прошу тебя, — не нужно. К утру все пройдет.

На следующий день холод и густой туман над морем окончательно подтвердили, что лето прошло, хотя снег еще и не выпал. Я побрился и оделся и вдруг понял, что на меня нашло то, что я назвал бы осенним настроением. Оно представляет собой причудливую смесь самых разнообразных воспоминаний, связанных с осенью, — о запахе дождя, монотонно шуршащего по опавшим листьям, и запахе горящих дров, о новой одежде, о сборах в школу, о Шкипере и футболе. Нет ничего похожего на нашу осень. Она не только не печальна, но, наоборот, самое приятное время года — время надежд, время, когда в доме наводится чистота и порядок перед зимой, время подготовки в дорогу. В последние годы наступление осени означало переезд семьи и горничных в город — процесс настолько сложный, что я всегда старался приурочить свои отпуск к этим дням, когда Кэй, Элин и все остальные закрывали на зиму один дом и открывали другой.

Кэй обычно предпочитала приезжать в город вместе с Элин за два-три дня вперед, чтобы нанять нескольких женщин, или, как она их называла, уборщиц. Кэй считала своим долгом подробно рассказать мне, чем она занималась эти два-три дня вместе с Элин и уборщицами, но я всегда считал, что она делает много бесполезной работы. Мне никак не удавалось понять, зачем ей нужно было наводить чистоту в доме после нашего отъезда весной, если все начиналось сначала перед нашим возвращением осенью, но Кэй отвечала, что не может допустить, чтобы «летняя пыль накопилась на зимней». Бесполезно было говорить, что зимой уборщицы раз в неделю наводили в доме порядок и никакой зимней пылью там и не пахло. Во всех случаях, когда я возвращался в город с детьми, все в доме блестело безукоризненной чистотой, однако Кэй выглядела измученной. Каждую осень я надеялся, что мы с Кэй поговорим об этом и придумаем что-нибудь более разумное, — но все оставалось по-прежнему, и каждый новый переезд сопровождался теми же ненужными хлопотами.

Итак, утром я почувствовал, что на меня снова надвигаются тучи. Наступило время заняться делом, время выполнить все то, что мы собирались сделать все лето. Кэй была еще в постели, но не спала. Как только я встал, она отбросила упавшие на глаза волосы и вздохнула.

— Гарри! — крикнула она, когда я брился. — Пожалуйста, не свисти. Я хочу подумать.

— Я тоже пытаюсь думать. Нам пора уже готовиться.

— Готовиться? Боже мой, к чему еще готовиться?

— К возвращению в город. Ты, наверное, поедешь вместе с Элин числа двенадцатого?

— Давай, Гарри, не будем сейчас разговаривать об этом.

— Если мы поговорим сейчас и ты дашь мне список всего, что я должен взять с собой в машину, у нас не будет никакой путаницы потом.

— Все тяжелые вещи Джерри отвезет на грузовике своего брата. Тебе останется взять в «паккард» только детей, кухарку, Битси, электрический утюг и электрический тостер.

— Но чего ради перевозить в легковой машине какой-то хлам!

— Разве машина когда-нибудь пострадала от того, что в ней перевозили?

— Кэй, но из-за чего тут нервничать? Если бы мы заблаговременно все распределили…

— Не будем сейчас разговаривать об этом. И не нужно, Гарри, вечно быть таким надоедливым.

— Не понимаю, что тут надоедливого — попытаться составить какой-то разумный план.

— О Гарри, прошу тебя! Едва мы успеваем устроиться здесь, как уже приходится думать о возвращении. Мы все время едем и едем, а приехать никуда не можем.

— Но все, кого мы знаем, постоянно то уезжают за город, то возвращаются в город.

— Вот именно. А мне осточертело быть одной из «всех». И я не понимаю, почему меня нужно будить из-за всякой мелочи?

— Но я же не сделал ничего плохого, Кэй!

— Нет, нет, нет, нет! Отправляйся вниз завтракать и скажи Элин, чтобы она подала мне завтрак сюда. Я буду завтракать в кровати.

Я понимал, что Кэй не в настроении. Это была расплата за уикэнд, в течение которого она развлекала Биля. Неугомонный человек, Биль мог утомить кого угодно; иногда он утомлял даже меня.

— После кофе, — добавила Кэй, — я сразу почувствую себя лучше.

30. Люди могут начать сплетничать

Уже давно я говорил себе, что надо потолковать с сестрой Мери и что удобнее всего сделать это во время отпуска, в Норт-Харборе, благо Джим занят в городе и не помешает нам. Не очень-то мне хотелось заводить разговор с Мери, но, кроме меня, было некому. Меня не особенно беспокоила болтовня Кэй о Мери; ни Джим, ни другие вообще ничего не говорили ни прямо, ни вскользь, и все же что-то наводило меня на мысль, что люди судачат о сестре. Все лето, каждый раз, когда мне требовалось переговорить о чем-нибудь с Мери, выяснялось, что она в школе для верховой езды, причем в таких случаях неизменно упоминалось имя владельца школы, мистера Райджела. Дело в том, что он не принадлежал к кругу людей, из которого принято выбирать друзей. Приятно было посидеть у него на веранде над конюшнями, но редко кто приглашал его к себе на обед, хотя он постоянна подчеркивал, что происходит из старинной помещичьей семьи в Дорсетшире и что у себя на родине, в своем графстве, имеет обширный круг знакомств. Я не слишком обеспокоился, когда впервые встретил его в доме Мери за коктейлем, но вторичная встреча заставила меня подумать, что он тут совсем не редкий гость. Мои подозрения питались не столько тем, что Мери называла его просто Райдж, сколько тем, как он вел себя в доме; когда Мери послала его в буфетную за кубиками льда, Райдж направился туда с таким уверенным видом, будто уже не раз выполнял подобные поручения. Конечно, поведение Мери объяснялось только легкомыслием, и я, решив наконец поговорить с сестрой, позвонил ей сразу же после завтрака.

Мне всегда было приятно слышать Мери. Вот и сейчас, прислушиваясь к звукам ее чистого, сильного голоса, я, по обыкновению, испытывал сожаление, что мы с Кэй пока еще не сошлись достаточно близко с Мери и Джимом.

— Ты уже поднялся с постели? — спросила она по телефону. — Поправился?

Я ответил, что чувствую себя прекрасно и хотел бы встретиться с ней.

— Если тебя интересуют документы о наследстве, то Джим взял их с собой.

Я сказал, что речь идет не о документах, — мне просто хочется повидать ее.

— Видишь ли, время-то не совсем подходящее. Вчера вечером у нас была большая вечеринка, и кто-то сломал трех динозавров Джима. С ним случится удар, когда он узнает.

— Я понимаю его.

— Ну что ж, дорогой, приезжай. С удовольствием повидаюсь с тобой.

Когда после смерти матери происходил раздел имущества (и особенно после того, как вскрылись махинации опекунов), мы договорились продать Уэствуд и дом на Мальборо-стрит, как слишком обременительные для нас. В то же время Мери и Джим захотели получить наш дом в Норт-Харборе, около мыса. Я не мог понять, чем привлекал их этот большой и довольно уродливый дом. Меня приводил в трепет один его вид и связанные с ним воспоминания, и мне порой казалось, что я вот-вот снова увижу в нем и отца, и мать, и самого себя в то далекое время. Я как-то спросил у Мери, не испытывает ли и она нечто похожее, и не мог не удивиться, услышав, что дом ей нравится.

— Мы хорошо проводили в нем время, — ответила она, — и я с удовольствием вспоминаю о тех днях.

Мне кажется, она всегда была счастливее меня. Все, что сохранилось в моей душе о нашем доме, связано то с одной, то с другой неприятностью. Я не мог заставить себя забыть, как вернулся сюда из Нью-Йорка перед объяснением с Мэрвин Майлс. Она не видела этого дома, но я всегда связывал мысль о доме с мыслью о ней, потому что хотел привезти ее сюда. Как часто я представлял ее себе в холлах, на веранде! Я надеялся, что ей понравится у нас. Быть может, поэтому я и не хотел потом возвращаться сюда. У меня всегда возникало тут какое-то виноватое чувство, словно я в чем-то согрешил перед Кэй, хотя, конечно, это вовсе не соответствовало действительности.

Открывая парадную дверь (я не любил звонить, так как дом когда-то был наш), я почувствовал, что возвращаюсь в прошлое, к тем дням, когда мы с Мери были еще свободны, заглядывали вперед, в таинственное будущее, и думали о том, как сложится наша жизнь. Из-за закрытых дверей гостиной доносилось жужжание пылесоса. В вестибюль проникало веяние влажного соленого бриза.

— Мери! — крикнул я, как делал некогда. — Где ты?

Мери сбежала по лестнице; на ней были бриджи для верховой езды, сапоги и спортивная рубашка, а волосы подстрижены и уложены в прическу «паж».