Марш Акпарса - Аркадий Крупняков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эрви, проводив мужа, вышла во двор. На дворе девушки длинными пестами мяли в ступах волокно и пели монотонную, нескончаемую песню-жалобу.
Эрви вспомнила вечерний разговор с мужем, и в груди шевельнулось что-то острое, и сердце заныло нестерпимой болью. Она снова вошла в кудо, села на шкуры, разостланные на нарах, закрыла лицо руками и безутешно заплакала. А со двора неслась тоскливая мелодия, Эрви подхватила ее, всхлипывая, запела:
Что здесь ходил любимый мой,
Я от черемухи узнала,
Что тяжело вздыхал порой,
Березка стройная сказала,
Что разлюбил меня друг мой,
Давно известно сердцу стало.
Любимый мой... Желанный мой...
Так бывает всегда. Запоет женщина песню, выльет в словах печаль-тоску — и станет немного легче. Смахнула с ресниц слезы и Эрви. Смахнула, подумала про себя, какая она несчастная. Была она самой красивой девушкой в своем краю, ей предсказывали большую и долгую любовь, и сама Эрви верила этому. Но вот проходит жизнь, а любви нет.
Сколько лет ждала она встречи с мужем! Думала ли, что будет она такой печальной? Сначала спасала Ковяжа, он на краю могилы стоял. Какая уж тут радость. Потом Аказа спешно позвали в Свияжск. Пробыл он там больше недели, приехал, и снова утащили его друзья в Пакманов илем — что-то там недоброе случилось. Даже поговорить с мужем за это время как следует не пришлось. День и ночь полон дом чужих людей, как на постоялом дворе. То один ночует, то другой, а иногда по семь-восемь человек вповалку на полу спят.
До Эрви нет никому дела. Аказ привык один жить, люди привыкли к тому, что он всегда один был—лезут к нему и днем, и ночью. Сначала она хотела хозяйством заняться, но Аказ сказал: «Отдыхай, работников без тебя найдется». Стала наряды, привезенные из Казани, примерять — Аказ . велел эти обноски выбросить. Теперь принялась она вышивать мужу рубахи.
После полудня снова пошел мелкий, облажной дождь, и Аказ вернулся, весь вымокший до нитки. Попросил смену белья, переоделся спешно и давай снова натягивать кафтан.
— Куда ты? В такую непогодь посиди дома. Не вижу тебя неделями. Есть хочешь?
/
— Мне не до еды. Топейка был?
— Эшпай приходил — ушел.— Эрви развернула рубаху.— Ты посмотри, Аказ, какой я узор нашла. Хороший?
— Да, да — хороший,— ответил Аказ, а на узор взглянул мельком.
— Ты погляди. Я его вышила для тебя.
— Мне до узоров ли сейчас, Эрви, и до нарядов ли? Весь Горный край теперь — моя забота. Я поесть как следует не успеваю. Ем на бегу.
— Не только себя — людей замучил...
— Я думал, ты меня поймешь. А ты...
— Ну, отдохни немного. Если дома побудешь, что может случиться? Хоть ночью забудь дела.
— Все видишь ты и слышишь. Вот-вот война начнется. Кругом тревога. Вот-вот появятся русские рати. А ты говоришь: забудь дела.
— Посмотри в окно. Дождь льет как из ведра. Кафтан мокрый— простудишься. Захвораешь — дела совсем некому будет делать. Дождь пережди.
— Ладно.— Аказ снял кафтан, подсел к столу,—Давай поедим. Эрви побежала в изи-кудо и прямо в дверях столкнулась с
Мамлеем.
— Приветствую тебя, Аказ!—Мамлей снял шапку, ударил ею по колену, выбивая мокреть.— Салам, Эрви, давно тебя не видел.
— Великий юмо! Тебя кто погнал сюда в такую непогодь?!
— Сейчас осень. Дождь все время идет, его не пересидишь. А у нас — беда.
— Что случилось?
— Тынаш воду мутит. Он и раньше с Пакманом в паре ходил, а теперь совсем распустился. Натравил своих людей на наших — драка большая была. Дороги чинить никто не ходит...
— Что Тынаш хочет?
— Кричит: «Нам сотника татарина не надо!» Чувашей из сотен отделили. Меня не слушается. Поедем туда.
— Я русских жду. Войска должны прийти.
— Что же делать?
— Погрейся, обсушись, найди Эшпая. Он где-то близко. Недавно у меня в доме был. Скажешь ему — пусть свои три сотни ведет в ваш край, пусть Тынашу прижмет язык. А ты своих татар и чувашей веди в илем Эшпая. Уживемся как-нибудь.
— Зачем сушиться. Все равно промокну. Пойду.
— Будь здоров.
Эрви внесла миску со щами, оглядела кудо.
— Мамлей ушел? Прогнал его?
т * *
Аказ ничего не ответил, подошел к окну. Капли дождя барабанили по тонкой и прозрачной пленке из бычьего пузыря, натянутой
« *+* т» *
на рамку окна. Эрви сходила за хлебом и за ложками, принесла соленых грибов, а муж все стоял у окна. Потом заговорил:
— Нелегкая дорога мне досталась, путь я себе выбрал тяжелый. И он только начался...
— Где ты сейчас?—спросила тихо Эрви.— Где твои мысли?
— А они идут ведь где-то? — не слушая Эрви, говорил Аказ.— В дождь, в стужу, усталые, голодные... До костей промокли, а все-таки идут.
— Куда идут? Кто?
— Русские полки. Дороги развезло... Постой... Около Нурум- бала мост разрушен. Совсем мы забыли про этот мост. Пойду, людей пошлю.
— Да ты поешь.
— Потом.
Хлопнула дверь кудо, и снова гнетущая тишина воцарилась вокруг. Эрви знала, что к этому злосчастному мосту сейчас пойдут люди, и муж тоже пойдет с ними, вернется ночью, а может, только завтра. И принялась убирать со стола...
Спустя час в кудо вбежал Янгин. Грубо спросил:
— Аказ дома?
— Мост ушел чинить.
— Какой мост?
— У Нурумбала.
— Не ври. Мы тот мост давно столкнули, гать сделали,— и выскочил на двор.
У Эрви молнией мелькнула мысль: муж ее обманывает. Для чего? Может, у него есть другая женщина, у которой он проводит ночи? Наверно, есть. Как она не подумала об этом до сих пор? И Эрви представила мужа в объятиях другой женщины, и в груди у нее полыхнул огонь, опалил сердце жгучей ревностью. Дотемна она ходила от окна к окну, выходила на улицу, ждала Аказа. Но муж не возвращался.
Потом села на лежанку, заплакала. «У кого бы спросить?» — подумала она, но было стыдно с кем-нибудь говорить об этом, да и не было человека, кто бы смог быть с ней искренним. Женщины илема чуждались Эрви. Они не знали, как Эрви жила в Казани, и верили многим плохим слухам о ней.
Эрви увидела на стене гусли, сняла их, положила на колени и, медленно перебирая струны, заговорила:
— Вы, гусли, как живые. Вы все умеете. Можете заставить человека плакать, радостно смеяться. А можете ли вы сказать, куда девалась любовь? Может, вы разлучницу знаете? Кто она — сказать можете? И где она? Молчите, гусли? Значит, разлучница есть. Она и вас приворожила?—Эрви бросила гусли на лежанку, отошла к окну,—Нет, вы не скроете правды! Мне юмо скажет.—
Эрви встала перед окном на колени, заговорила:—Согласия семьи богиня, Серлаге кечава! Смягчи сердце мужа, верни его мне. И ты, великий юмо, услышь мою мольбу!
Никто не ответил Эрви. Шумел в оголенных кронах берез ветер, стучали в окно дробные капли дождя, стекали на раму, как слезы, медленно и непрестанно.
Потом вернулся Аказ. Снимая намокшую одежду сказал зло:
— Янгину завтра дам по шее. Гать сделал — никому не сказал. Зря людей гоняли, зря мокли. Давай твою вышитую рубашку. Эта совсем сырая.
Эрви торопливо подала мужу рубаху, зажгла лучину. Тяжесть с души спала, как камень.
Ночь осенняя, темная, длинная. Такую ночь скоротать, ой, тяжело. И дел переделать много можно, и песню спеть, и выспаться.
Аказ осенние ночи не любит. В них для тоски простору много. Летом ночь, как у воробья хвост: не успеешь лечь — уже рассвет. День заботами полон —тосковать некогда.
А осенью... Осенью по ночам болит у Аказа сердце, думы в голове одна беспокойнее другой. За окнами гудит осенний ветер, грозно шумит лес. Всю неделю шли дожди — Нужа поднялась и затопила берега. В лесу земля разбухла от сырости — ни пройти, ни проехать. Около светильника сидит Эрви, вышивает полотенце. Лучина ярко вспыхивает, пламя колеблется, и оттого на стенах тени выгибаются, будто пляшут. Аказ засмотрелся на огонь, опустил руку на лавку и задумался. Теперь весь край и все люди свои судьбы ему, Аказу, вручили. Кто его народ от богачей и разбойников защитит? Он, Аказ. При дележе мест для охоты и для вырубов кто за справедливостью следит? Аказ. Да мало ли других забот у Аказа! А помочь некому.
Ковяж болеет, рана заживает медленно. Янгнн молод, неопытен. Друзей тоже рядом нет. Топейка день и ночь мотается по дорогам — готовит путь для русских ратей. У Мамлея тоже дел не меньше.
