Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

—     Аказ хороший человек. Его полюбить можно.— Это Эрви сказала с таким участием, что Ирина не поняла женской хи­трости и простодушно ответила:

—     Когда он радом — я счастлива.

—     Наверно, любишь?

—     Сама не знаю.

—     А он?

—     Любил — сказал бы. А он молчит.

—     Ты знаешь, что он женат.

—     Этого он не скрывал и не скрывает. Да и какая она ему жена. Уехала в Казань давно...

—     Ее насильно увезли.

—     Силой можно увезти, но жить много лет...

—     В плену она Аказу верна была.

—     Кто этому поверит. Люди говорят...

—     Муж верит. Я все ему сказала.

Ирина резко поднялась, испуганно шагнула к двери.

—     Да, я! Теперь мы снова вместе.

—     Зачем ты так со мной? Обманом выведала... И ему, наверно, так же лжешь?

—     Об этом не тебе судить,— сурово ответила Эрви.— Зачем бе­жишь? Приехала его увидеть... Садись — поговорим.

—     Жестокая ты,— оказала Ирина, помолчав.— Аказ о тебе другое рассказывал.

—     Он тебя в жены взять хотел?

—     Если бы хотел, давно взял бы.

— Зачем же ты приехала? Надеялась все-таки? Знаю, надея­лась. Я сама баба — я все понимаю. Если любишь, всю жизнь на­деяться будешь. Вот ты сказала: жестокая я. Поживешь среди злых людей, сколько я жила, будешь и ты жестокой.

— Во Свияжоке люди тоже на волков схожи. Саня все время в разъездах — надоело взаперти сидеть.

От последних слов Эрви вся сжалась, по спине пробежал холо­док— она вспомнила Казань. И поняла, как тяжело Ирине. И зло, поднявшееся сначала на девушку, вдруг ушло, сменилось острой жалостью.

—    Ты, наверно, здесь хотела остаться? — тихо спросила она.

—    Мне бы землянку тихую, работу добрую — боле и не надо ничего. Аказ сестрой меня назвал, ты не думай...

—    Забудь обо всем, что здесь сказано. Одно помни: Аказ—мой муж. А я зла держать на тебя не буду. Живи.

На дворе все было по-старому. Так же, как и утром, девушки мяли в ступах коноплю и пели песни. Под крышей старого кудо вился сизый дымок, сладко пахло жареным мясом. Аказ прошел в клеть, бросил крошни, развесил шкурки лисиц и белок для сушки и не спеша вышел из клети. На дворе ждал его Санька. Обнялись. Аказ спросил:

—    А где Ирина?

—    В доме.

—    Пойдем скорее. Я рад вашему приезду.

Ирина в избе была одна. Увидев ее, Аказ пошел ей навстречу, но она, вскочив с лавки, пробежала мимо, скрылась за дверью.

—    Что это с ней стряслось? — сказал Санька удивленно.— Дорогой была весела, трещала как сорока...

—    Наверно, с Эрви встретилась.

—    С какой Эрви?!

—    С женой. Она возвратилась...

—    Зачем ты душу ей осветил, Аказушка? — после длительного молчания сказал Санька.— Ведь ты знал: жена вернуться может.

—    Всю жизнь я ищу для людей счастья, всю жизнь хочу им добра. Но скажи: почему ни радости, ни счастья мне самому не досталось?

—    Судьба твоя такая.

—    Поэтому меня не вини. Не забывай: я народом правлю. И все знают: я обычаев народа ни разу не нарушил. Никто не ска­жет: «Наш лужавуй поступил несправедливо». Эрви прошла со мной сквозь свадебный костер. Об этом все знают.

—    О том, как жила в Казани, знают?

—    Об этом знаю я.

—    А где Ирина? Не наложила б руки на себя. Пойду, поищу.

—    И я с тобой.

На дворе потеплело. День распогодился, рассеялисъ облака, вышло солнышко. Ирину нашли за сараями, она стояла у полен­ницы дров и плакала. Аказ обнял ее, вывел во двор, усадил на ска­мью около дощатого стола, устроенного для обедов на воздухе. Сам ушел в кудо, где хлопотала Эрви.

—     Гостей видел?—спросила жена.

—     Видел...

—     Я знаю. Тебе тяжело. Но мне не легче.

—     Перенеси еду во двор. В доме душно. Пиво достань.

Расставив угощения, Эрви пошла в старое кудо за пивом. На

улице светило солнце, а в кудо было темно. Костер под очагом уже потух. Эрви подошла к окну и долго глядела через него во двор. Муж был весел, все трое часто смеялись. Аказ обращался к Ирине по-русски, и Эрви никак не могла понять, о чем они говори­ли. И оттого ей было невыносимо больно. Раза два она ходила в кудо за пивом и все время следила за Ириной. Ей нравилась эта женщина, но в то же время она боялась ее.

—     Эрви, принеси мне гусли. Играть хочу,— сказал захмелевший Аказ.

Эрви принесла гусли и снова ушла в кудо.

«Песни петь захотел. К худу ли, к добру ли?—она вздохну­ла и задумалась.— Сколько лет прошло с тех пор, как Аказ был в Москве? — Эрви подсчитала, и вышло, что Ирине было тогда не более пятнадцати,—Девчонка! Нет, не о ней думал Аказ все это время»,— решила Эрви и улыбнулась...

А на дворе весело звучали гусли. Мелодия чистая, прозрачная— словно ручеек звенел под небом. Аказ начал петь:

Не забуду я сиянье Глаз твоих —

Двух ярких звезд.

Светит мне и ночкой темной Нежный цвет твоих волос.

У Аказа что на сердце, то и на гуслях. Это Эрви знала и тре­вожно прислушивалась к песне.

Не забуду стан твой стройный,

Голубой платок с каймой,

И во сне глубоком слышу Где-то рядом голос твой.

Сколько лет, завороженный,

На распутье я стою...

Где искать тебя, такую,

Ненаглядную мою?

Еще не окончилась песня, а лицо Эрви уже пылало. Она все поняла. Здая ревность снова зашевелилась в груди. «Вчера я дума­ла: это не его гусли. Ошиблась я. Это гусли Аказа. Сразу хорошо играть стали. Теперь я знаю, к кому лежит его душа»...

И пошли дни сердечных терзаний, бессонные ночи, жгучая рев­ность в груди, думы, думы — без конца.

Мужчины договорились оставить Ирину в илеме. Жить опреде­лили у вдовы. Муж ее, Айдар, умер давно, сын в войске Аказа. Старушка с радостью приняла Ирину в свой дом. Эрви возразить не смела—она привыкла в Казани слушаться мужчин. Однако бо­роться за свое счастье решила ожесточенно — не напрасно она прошла через многие муки, чтобы так просто отдать любовь. Если Аказа не было дома, за жилищем Айдарихи следили нанятые дев­ки. Но муж туда не заходил, он по-прежнему мотался между илемами, а всю последнюю неделю жил в Свияжске. Если Ирина выхо­дила за околицу или в лес, Эрви узнавала об этом сразу.

Ирина тоже тоскует. Каждое утро просыпается до свету, от­крывает окно и встречает зарю. Каждое утро ждет брата. А может быть, еще кого? Брат уехал в Свияжск и в Нуженал не кажет глаз. И Аказ тоже не бывал в Нуженале. Тут теперь хозяином Янгин. На­казали ему заботиться об Ирине и Эрви, он и заботится. Еды, дров у Ирины вдоволь. Вот только одежды русской нет, но Ирина сов­сем привыкла к марийским платьям. К Эрви в дом ходит редко, неласково встречает ее жена Аказа.

Вот и сегодня, погоревав у окна, Ирина вышла в лес за трава­ми. Еще во скиту, а потом в Чкаруэме научилась она разбираться в травах и знала, от какой болезни какая трава помогает. К Ирине часто заходят люди, лечит она их когда настоем из трав, а когда и ласковым умным словом.

Любят Ирину в Нуженале. Совсем позабыли, что русская, за свою считают, по-черемисски Орина зовут.

Утренняя заря вышла на небо и задернула своим розовым по­логом бледные звезды. Потом взошло багровое солнце, предвещая погожий день. Становилось теплей, высохла роса. От земли шел горьковатый запах полыни и еще каких-то неведомых Ирине лес­ных трав.

Собирает Ирина травы, вспоминает Аказа. Даже сама не знает, кого она ждет больше — его или Саню? Знает, что чужой жены муж, а все равно ждет. Для чего ждет? Да разве сердце спрашива­ет, когда любить? Просто трудно без этого человека жить — и все.

Вдруг навстречу бежит Айвикт — девушка с Аказова двора. Она чуть не каждый день прибегает к Ирине — новости приносит, скучать одной не дает. Подбежала и выпалила:

—     Ой, И'ри, беда у нас! Говорят, Аказ сильно ранен.

—     Как ранен?!

—     Татарин копьем грудь ему проткнул.

Ирина бросила охапку трав на руки девушке и бросилась бе­жать в сторону дома Аказа.

Эрви она застала на дворе. Та сидела меж двух молодых бере­зок на скамейке и играла на гуслях.

—     Ты знаешь, Эрви, говорят, Аказ ранен!

—     Знаю,— спокойно ответила Эрви.

—     Как ты можешь?! Он, может, умирает... а ты. Ведь он муж!

—     Мой муж, а не твой. Тебе какое дело?

—     Так это для всех горе!

—     Он патыр, не старуха. Ему к ранам не привыкать. Ты о своем брате заботься, а об Аказе есть кому без тебя думать,— Эрви исподлобья взглянула на Ирину и, поднявшись, пошла в дом.