Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Исправник заорал:

– Как ты смеешь обвинять уважаемого раввина во лжи! Степень твоей наглости доказывает его правоту!

Он позвал двух казаков и приказал им увести меня в особую комнату. Это пробудило во мне опасения – и когда я попал в эту комнату, я поспешно сел возле окна и объявил казакам, что если они приблизятся ко мне, я буду рассматривать это как стремление ударить меня (у меня были основания подозревать, что именно в этом был смысл «особой комнаты»), тотчас же разобью стекла и подниму такой крик, что сбежится весь город!.. Казаки не двигались с места и не приближались ко мне. Но и не отрицали того, что они могут это сделать. Они только сказали: «Не кричи, мы тебя пока что не бьем…»

Ближе к вечеру меня отпустили, – мой арест и донос на меня, которые вызвали слухи среди христианского населения города о «евреях, которые собирали деньги для японцев», и о том, что в этом «замешан раввин», очень возмутили всю общину. Специальная делегация домовладельцев, состоящая из богатых и уважаемых горожан, обратилась к исправнику и объяснила ему, как все обстоит на самом деле. И еще они сказали ему, что по сути я тоже «раввин», только из «новых»… Исправник сказал им, что он уже убедился в том, что по сути я раввин в самом деле: очень наглый, бунтовщик по своей природе и «все из Талмуда валяет»! Когда я вышел из-под ареста, я обнаружил на улице скопление народа: мои друзья из города и ближайших окрестностей. Я помню, что среди тех, кто пришел, были также д-р Арье Бихам, который был врачом в Миргороде, окружном городе в нашем районе. Он был другом д-ра Йосефа Эпштейна и сыном хасида из Харькова, близкого друга моего дяди. Он сказал, что поспешил прийти и как сионист, и потому, что он «готов – и желает – помирить друга своего отца и друга своего близкого приятеля». Многие из домовладельцев – в частности, семья Малкиных, чья дочь была замужем за Йосефом Эпштейном, – решили основать сионистскую организацию, а не «полагаться всецело на молодежь». Было большое собрание в доме одного из зажиточных домовладельцев. По моему предложению организацию назвали «Флаг Сиона», что символизировало сионистскую деятельность с «гордо поднятой головой». На этом собрании я обозначил программу сионистской деятельности в городе. Кроме всего прочего, я предложил выбрать нового раввина, который будет не «торговец» (как мой дядя), а учитель, который будет знатоком Торы и создаст современную еврейскую школу для всех членов общины. Предложение было принято всеми. Было решено, что напишут мне «доверительное письмо» за подписью домовладельцев, которое даст мне полномочия выбрать человека, подходящего на место раввина общины, и если этот человек будет согласен выставить свою кандидатуру, они заранее обязуются полагаться на мою рекомендацию и выбрать его раввином.

Это было в среду вечером 15 ава (14 июля по юлианскому календарю). Я запомнил точную дату еще и потому, что на следующий день, в четверг 16 ава, 15 июля, был убит министр внутренних дел Плеве.

После субботы я поехал в Кременчуг. Обратился к главе общины, д-ру Аврааму-Яакову Фройденбергу, сионисту со стажем, члену «Бней Моше», который писал под псевдонимом Авраам-Яаков Хар-Сасон в альманахе «Кавверет» («Улей»), издаваемом Ахад ха-Амом, и выпустил год-два назад русскоязычный «Сионистский альманах», который произвел большое впечатление на сионистскую общественность. Он слыхал мое имя и даже знал все обстоятельства дела и принял меня холодно и весьма сдержанно. Однако письмо, его содержание и имена подписавших удивили его. Ему с трудом удалось скрыть свое изумление. После очень краткой беседы он предложил мне обратиться к господину Меирсону, человеку просвещенному, который закончил педагогический университет в Вильно, знает иврит, имеет общее образование и очень сведущ в иудаизме. «Господин Меирсон, – сказал Фройденберг, – получил сейчас моими стараниями право преподавать иврит и Закон Божий в средней школе, и это человек, который сможет осуществить реформы в образовании и в общине». Мы договорились, что через два часа я нанесу визит господину Меирсону, а он, Фройденберг, тем временем увидится с ним, поговорит и подготовит его к моему визиту. Я видел, что мое предложение по сути заинтересовало д-ра Фройденберга, но он хочет, чтобы оно было сделано Меирсону при его посредстве.

В 12.30 я был у господина Меирсона. Тот сразу же согласился. Ему было интересно посмотреть на мою доверенность. Мы поговорили о его обязанностях по проведению реформы образования в городе, когда он будет учителем Торы. По прошествии пяти недель, 28 элула (26 августа по юлианскому календарю), состоялись выборы раввина общины города Хорал, и господин Меирсон был выбран подавляющим большинством голосов. Меня во время выборов в городе не было. Еще в начале августа старый полицмейстер Лященко сообщил отцу и матери (под большим секретом), что мне нужно как можно скорее покинуть город: имеется «намерение» окружных властей и «рекомендации» арестовать меня и отправить в «места не столь отдаленные» административным порядком, по законам «чрезвычайного положения». На следующий же день я покинул Хорал. Вступление в должность господина Меирсона не состоялось. Когда он появился в городе, его пригласили домовладельцы из партии моего дяди и сообщили ему, что постараются сделать так, что у него будет мало доходов и много проблем. Он согласился взять несколько сотен рублей «отступных» и спокойно вернулся домой…

С дядей я не встречался шесть лет. В 1910 году я приезжал в гости к родителям и встретил его на улице. Он стоял. Протянул мне руку и сказал: «Давай помиримся! Забудем то, что было, и обновим нашу дружбу!» Я протянул ему руку. В тот же день после обеда он пришел ко мне. Это было чем-то из ряда вон выходящим. Он ни разу за долгие годы не приходил в наш дом: с тех пор как из-за меня стало известно о деятельности «Черного бюро»… Он задержался на целый час, пил чай и разговаривал со мной на общие темы, интересовался, продолжаю ли я заниматься историей Израиля. В течение всего разговора он обращался ко мне на «Вы»: «Вы знаете», «Вы помните», и все в таком духе. Это резало слух. Даже к отцу и матери он всегда обращался на «ты». На замечание матери ответил: «Бен-Циан стал теперь другим человеком, и мое отношение к нему теперь стало иным».

С исправником Назаренко я случайно увиделся в Полтаве. Через три года, причем именно в то время, когда полиция искала меня, мы столкнулись в переулке нос к носу.

– А, неужели это ты? А тебя ведь ищут!

– Сказано ведь в Новом Завете: ищите и обрящете! Если ищут, значит, обязательно найдут!

Он засмеялся:

– Надо надеяться, – махнул рукой и исчез.

Не позвал полицейского и не сообщил «куда следует».