Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Третью дискуссию, которая произвела на меня большое впечатление, вели с одной стороны Шмуэль Нигер{492} и Вилли Лацкий{493}, а с другой – Борохов. Дело было в феврале 1905 года, после того, как участники конференции сионистов-социалистов были освобождены из-под ареста (их держали под стражей около пяти недель). Дискуссия велась две ночи подряд. Начал ее Нигер с лекции, в которой объяснил, что в сионизме есть два направления: направление Герцля и направление Ахад ха-Ама, в отношении которых работает принцип: «И то и другое – слова живого Бога»; то есть в каждом из этих направлений есть своя социальная истина, но социальная истина первого направления является выражением реальных нужд народа, а социальная истина второго является выражением духовного кризиса «еврейского домовладельца». Затем он объяснил азы территориализма – что это реалистичное народное движение и высшее проявление истинного сионизма, призванное освободить евреев из плена изгнания. Практическая работа же, как сформулировано в «Нашей программе», – это выход из духовного кризиса. На следующий день Борохов подготовил ему свой ответ – изложение ответа затянулось на два с половиной часа, – в котором привел соображения, позже опубликованные им в статье «К вопросу о Сионе и территории» (она вышла летом 1905 года в русскоязычном сионистском журнале «Еврейская жизнь» под ред. Авраама Идельсона{494}).

Нигер и Лацкий отвечали ему в течение нескольких часов, они старались комментировать каждую его фразу. Борохов парировал кратко и остроумно.

Эти споры и обсуждения произвели тогда большое впечатление на слушателей, и было заметно, что они запали им в душу. Второй вечер дискуссии завершился в шесть утра…

Борохов на несколько дней останавливался у меня. Мы немного сблизились, но разговоры утомляли его, и общаться удавалось очень мало, он предпочитал работать, уединившись в моей комнате. Наши немногочисленные беседы были посвящены творчеству Ибсена, которое Борохов очень талантливо трактовал с общественно-философских позиций, он даже прочел несколько лекций по этой теме. Лишь дважды мы говорили с ним о сионистском вопросе, и меня очень впечатлило его остроумие. По поводу репатриации в Эрец-Исраэль с помощью «взятки» (бакшиша){495}, которой угандисты и территориалисты противились и утверждали, что освободительное движение «не должно красться, подобно вору», Борохов сказал: «Это не вопрос этики или эстетики, а вопрос политической целесообразности. Революционер, сидящий в тюрьме, должен – если у него есть такая возможность – подкупить сторожей, чтобы выйти из-за решетки и продолжить революционную борьбу. И никто не упрекнет его за это. Это тоже путь войны: пользоваться моральной слабостью врага. А почему тогда нельзя дать «взятку», чтобы войти в нашу страну и продолжить там нашу борьбу?» Мы говорили с ним также про опасность ослабления чувствительности евреев к преследованию, о том, что они привыкли к условиям изгнания. Борохов видел в таком ослаблении серьезную опасность для существования нации, так как есть в этом некая атрофия чувства самосохранения, он даже отыскал точную научную формулировку для этого опасного пути развития, основанную на выводах психологических исследований Вебера-Фехнера{496}. Борохов окинул взглядом многочисленные книги по истории, стоящие в моей комнате, – большая часть их была посвящена вопросу заселения территорий вообще и истории русского заселения Сибири в частности, а также истории освобождения народов и войн за независимость. Он сказал: «Это правильно – учиться у других народов их путям достижения этого, но суть проблемы в том, что ни история, ни кто иной не могут здесь помочь: каждый народ должен найти свой путь и идти им. А как найти этот путь – философия, социология и экономика могут помочь в этом больше, чем история». В те дни, когда Борохов жил у меня, мы обедали вместе, и я ощущал, что мне выпала честь находиться рядом с необычным человеком, который отличался одновременно простотой манер, необычайной внутренней наполненностью и оригинальностью взглядов. О своем впечатлении от Борохова я писал в своей тетради: «Когда я слышал, как говорит Борохов, ведя дискуссию с Нигером и Лацким, я испытывал интеллектуальное наслаждение сродни тому, какое я испытывал, первый раз читая дополнения рабби Акивы Эйгера или полемику автора «Шаагат Арье»{497}. Однако в его словах не было никакого отрыва от реальности. Когда у меня была возможность наблюдать его вблизи, я чувствовал, что и в его характере проявляется величие этих раввинов…» Конечно, не все дискуссии и обсуждения велись на таком уровне и не все спорящие были столь находчивы в ответах оппонентам. В особенности когда оппонент обращался к системе новых утверждений и объяснений, о которых спорящий еще не имел возможности подумать заранее. Иногда возникали курьезные ситуации, а иногда – странные. Я помню одну из таких дискуссий в серьезной сионистской организации. Первым оратором в этой дискуссии был студент Давид Гипштейн, территориалист, один из лидеров «Поалей Циан»; вторым – д-р Мусинзон из «Ционей Циан». Д-р Мусинзон был известным лектором и трибуном; свой ответ Гипштейну, обстоятельный и развернутый, он посвятил… полемике с позицией «Мизрахи» по вопросу Уганды, которая, по его мнению, выявляет сущность территориализма в большей степени, чем марксистские объяснения оратора. Тот терпеливо выслушал и ответил кратко: он согласен с критикой позиции «Мизрахи», но предлагает слушателям сделать собственные выводы из речи оппонента, как из того, что он сказал, так и из того, о чем умолчал…

По мнению многих из нас, все это были типичные отговорки. Мы вернулись с собрания в подавленном состоянии. Мы спорили, как лучше всего бороться с территориализмом, и пытались определить источник большой жизнеспособности нового движения, понять, чем оно так привлекательно. С нами была госпожа Дизенгоф. Когда я приехал в Эрец-Исраэль, госпожа Дизенгоф напомнила мне об этом собрании и о нашем споре после собрания: похоже, что не только на меня они произвели впечатление.

В первые дни января 1905 года в Вильно по инициативе Усышкина и его ближайших сподвижников был созван съезд активистов «Ционей Цион». Съезд не был свободным – на него рассылались приглашения. Главной целью съезда было организовать выборы делегатов на седьмой сионистский конгресс{498} и гарантировать движению «Ционей Цион» не просто большинство на седьмом конгрессе, а подавляющее большинство. Это позволит избежать какого бы то ни было компромисса с территориалистами и угандистами и вынудит их покинуть Сионистскую организацию. Второй целью съезда было установить принципы практической работы в Эрец-Исраэль, сформулировать требования к конгрессу в отношении этого вопроса, а также подготовить несколько проектов для представления их на конгрессе (в том числе создание средней школы в Яффо). Съезд в Вильно вызвал серьезную обеспокоенность в кругу одесских членов «Ционей Цион». Особенно сильную тревогу он породил среди «столпов» организации. На собрании лидеров «Ционей Цион» деятели движения не захотели даже слушать отчет о решениях совета в Вильно. Ораторы говорили, что съезд окутан пеленой секретности и организаторы его поступили чересчур своевольно, не пригласив на съезд всех, кто хотел приехать, – устроили что-то вроде «диктатуры» домовладельцев в маленьком городке. В конце концов организационные вопросы утряслись. Однако у всех надолго сохранился неприятный осадок от этих споров, а особенно – от причин, вызвавших их.