Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Около пяти месяцев продолжались эти семинары. Ни одна ученица и ни один из других участников ни разу не пропустили ни одного занятия. Все были полны глубокой и искренней заинтересованности. Мы успели прочитать три заявленных сочинения и обсудить все вопросы. Мы поделили между участниками также и другие материалы для чтения: русский перевод нескольких статей Ахад ха-Ама («Рабство и свобода», «Подражание и ассимиляция» и др.), сочинение Сапира «Сионизм»{460} и книгу Белкинда «Современная Палестина»{461}. Кроме одной ученицы из Гомеля, которая определенно сообщила, что не хочет приобретать «шекель», потому что она принципиальная противница сионизма, все заявили о своей принадлежности к сионизму и стали активистками сионистского, а затем – сионистско-социалистического движения. Самые большие надежды в плане сионистского будущего мы возлагали на троих из них: Сару Шмуклер, Розу Исраэлис и Веру Слуцкую. Члены организации предрекали сионистское будущее самой активной из них – Розе Исраэлис из Бобруйска, которая при каждом своем появлении производила впечатление не юной девушки, а зрелой женщины с бурным и горячим темпераментом, логичной трезвостью взглядов и мощной интуицией. Нам казалось, что у нее большие способности и ей присущ энтузиазм в сфере практических действий и даже в области идеалов – хотя я считал, что «она готова быть и идеалисткой до тех пор, пока это не затронет непосредственно жизненный уклад, который должен вести каждый благоразумный человек, быть преданным ему и наслаждаться им…» Однако с тех пор я не встречал ее. Зато осуществились большие надежды, возлагавшиеся нами на Сару Шмуклер, которая репатриировалась в Эрец-Исраэль (она умерла от малярии в 1919 году), и ее именем был назван санаторий в поселке Маца («Арза»). Хотя ее природные качества – скромность, застенчивость и молчаливость – давали повод усомниться в том, будет ли она когда-нибудь сионистским деятелем, но на нас производили глубокое впечатление чистота ее души и хороший вкус, приятность манер и ощущение ответственности, которое проявлялось у нее в каждом шаге и в каждом слове. Мы переживали, что она глубоко чувствует, но мало выражает свои эмоции, ценили ее народную простоту и сердечность и хорошо понимали, чем она завоевывала любовь и обожание подруг – ее отношение к словам и к людям было для них образцом для подражания. Сара училась затем в фельдшерской школе в Киеве, и в день, когда отправилась в Эрец-Исраэль, она написала мне сердечное письмо, в котором благодарила меня и выражала радость от того, что удалось осуществить обет, данный ею на тех самых семинарах, когда она была ученицей восьмого класса гимназии.

Оправдались также надежды, возлагавшиеся нами на Веру Слуцкую: она впоследствии присоединилась к движению сионистов-социалистов и была ярой активисткой в Екатеринославе. При обыске в ее квартире обнаружили партийную подпольную типографию и… записи тех бесед, а среди них – мой портрет; по этому портрету меня опознали и арестовали на одной из железнодорожных станций. Затем Вера Слуцкая стала врачом и работала в Обществе здравоохранения евреев. Успех наших бесед был велик. Многие из учениц младших классов тоже хотели участвовать в беседах, но мы брали из седьмого класса очень немногих, в качестве «ядра» для следующего поколения активистов. В конце учебного года мне вручили подарок: двухтомник «На распутье» Ахад ха-Ама и «Образы и мелодии» Шауля Черниховского{462} – и надписали их длинными и наивными посвящениями.

Попытка организации библиотеки тоже оказалась успешной. Хотя перед ее открытием велись споры: по закону запрещено открывать библиотеку без специального разрешения, а было весьма сомнительно, что такое разрешение нам дадут. В любом случае эта процедура длится годами. Я предложил открыть ее пока неофициально, только для членов организации – и одновременно пытаться оформить разрешение. Нам удалось собрать около 600 книг. Примерно 400 русских книг, около 150 книг на иврите и 50 книг на идише, – для каждого языка были свои читатели, нам удалось пробудить интерес к библиотеке у нескольких людей вне нашей организации. Количество книг росло день ото дня; в течение нескольких первых месяцев число книг удвоилось. Мы установили определенные сроки возврата книг и дважды в неделю проводили консультацию; консультация проводилась обычно в форме ответов на вопросы, связанные с прочитанным; после общей беседы с членом организации он получал исчерпывающую информацию о выбранной книге. В нашей сионистской организации («Бней Цион»; название «Поалей Цион» нравилось не всем) насчитывалось около пятидесяти членов во всех ячейках. Почти все были записаны в библиотеку, и спустя непродолжительное время вокруг нее сосредоточилось большинство городской молодежи, в основном из организации «Амха», – и через библиотеку также становились членами нашей организации.

Главой районного сионистского комитета, которому подчинялась наша организация, был Владимир Темкин{463}, казенный раввин Елисаветграда. Секретарем комитета был Давид Смилянский. Между нами шла очень интенсивная переписка. Потом уже, когда мы однажды встретились в Тель-Авиве, он сказал мне, что сионистская организация нашего города считалась одной из самых активных и упорядоченных в отношениях с местным сионистским комитетом. Цви Рахлин организовывал собрания нашего кружка, на которых мы обсуждали основные проблемы движения и формулировали письма главе комитета: недовольство решениями, принятыми в Харькове{464}; необходимость работать над подробной программой практической работы в Эрец-Исраэль; наше предложение… Герцлю – устроить агитационную кампанию в Соединенных Штатах; наши предложения по созданию «сионистской библиотеки» и список книг, которые мы хотели бы видеть напечатанными (среди них – «Дневник билуйца» Хисина{465}), и т. д. и т. п.

На волне раскола, который начался после «решений Харьковской конференции», представлявших собой фактически ультиматум Герцлю, нам написал д-р Йосеф Штейн из Елисаветграда, известный сионист и народник, который был «политическим сионистом», а затем территориалистом{466}, он хвалил нашу позицию против харьковских решений и нашу веру в Герцля. Он защищал идею Уганды и предложил нам поддерживать связь с ним и с возглавляемым им «центром». Мы ответили ему длинным письмом, результатом которого стала продолжительная эпистолярная дискуссия.

Мы занимались также немного и практической деятельностью. Доходы Еврейского национального фонда («Керен каемет ле-Исраэль»){467}, о которых тогда только начали заботиться как следует, были постоянными и высокими и росли от месяца к месяцу. У нас было заведено так, что каждый член организации должен был ежемесячно вносить в пользу Еврейского национального фонда определенную сумму.