Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год - Кэтрин Л. Мур

Пятьдесят лет наука шла к этой цели, и вот… и вот наконец она в моих руках! И ты говоришь, что человечество еще не готово?

– Если вы помните, то в двадцатые и тридцатые годы царила анархия, страна была в упадке, а правительство охватил хаос, – осторожно напомнил я ему. – Нельзя судить по меркам пятидесятилетней давности.

– Да знаю я, знаю. Еще прочитай мне лекцию о Первой и Второй мировых войнах. Я хорошо знаю историю. Во Второй мировой сражался мой отец, а в Первой – дед. И все же то было время расцвета науки. Люди не боялись мечтать и идти на риск, не задавались вопросами о важности технологического прогресса и науки, не отказывались ни от одной самой невероятной теории, смело трубили о научных открытиях. Сегодня мир охватила чума, раз такое великое достижение, как путешествие в космос, объявляют святотатством. – Он медленно опустил голову и отвернулся, чтобы скрыть дрожащие губы и слезы. Вдруг он выпрямился, его глаза горели. – Но я им еще покажу! Я пойду до конца, пройду огонь, воду и медные трубы. Я вложил слишком много сил, чтобы сдаться.

– Не принимайте все близко к сердцу, босс, – посоветовал я. – Завтра на корабле пустые переживания вам ни к чему. Ваши шансы выбраться живым и так невелики, а каковы же они будут, если вы отправитесь в космос в таком волнении?

– Ты прав. Не будем об этом думать. Где Шелтон?

– В институте. Договаривается, чтобы нам прислали специальные фотопластинки.

– Что-то он там застрял.

– Да нет. Но знаете, босс, с ним творится что-то странное. Не нравится он мне.

– Ерунда! Он работает на меня уже два года, и я им доволен.

– Как скажете. – Я развел руками в примирительном жесте. – Не слушайте, если не хотите. Просто как-то раз я застал его за чтением одной из чертовых брошюр Отиса Элдриджа. «Берегитесь, сыны человеческие, страшный суд близок. Грядет наказание за ваши грехи. Покайтесь, дабы спастись», и прочая чепуха в этом духе.

Харман презрительно фыркнул.

– Брехня фанатиков! В мире такие типы всегда найдутся, пока хватает идиотов, ведущихся на их речи. Но нельзя осуждать Шелтона только за то, что он читает брошюры. Я сам листаю их время от времени.

– Он сказал, что подобрал ее на улице и прочитал лишь из праздного любопытства. Хотя я уверен, что видел, как он вытаскивал ее из бумажника. Да и вообще, он каждое воскресенье ходит в церковь.

– Разве это преступление? В наше время все туда ходят!

– Конечно, но не на собрания Евангелического общества двадцатого века под руководством Элдриджа.

Харман был потрясен. Разумеется, он впервые об этом слышал.

– Плохо дело. Надо за ним приглядывать.

Но после этого разговора дела пошли своим чередом, а мы и думать забыли о Шелтоне. Пока не стало слишком поздно.

В последний день перед испытаниями делать было особо нечего, и я забрел в соседний кабинет, где наткнулся на итоговый отчет Хармана для института. В мои обязанности входила проверка всех недочетов и ошибок, которые могли закрасться в документы, но, боюсь, выполнял я работу не слишком качественно. По правде говоря, мне было сложно сосредоточиться. Каждые пять минут я отвлекался на собственные раздумья.

Вся эта суета вокруг полета Хармана вызывала недоумение. Когда он впервые объявил, что строительство «Прометея» почти завершено, научные круги возликовали. Ученые, конечно, высказывались осторожно и неопределенно, но всеобщий энтузиазм был налицо.

Однако массы отнеслись к достижению иначе. Вам, людям двадцать первого века, это покажется странным, но в семьдесят третьем году нам следовало ожидать подобной реакции. Народ в то время был не столь прогрессивен. Долгие годы в мире правила религия, и, когда церкви единодушно выступили против корабля Хармана, все было решено.

Поначалу недовольство ограничивалось только церковными собраниями, и мы думали, что все как-нибудь уладится. Но этого не произошло. Газеты подхватили шумиху и принялись трубить о проповедях. Бедняга Харман в считаные дни стал козлом отпущения. С этого и начались его неприятности.

Каждый день он получал письма с угрозами и обещаниями божьей кары. Ходить по улице стало небезопасно. Десятки сект, ни к одной из которых он не принадлежал (Харман вообще отличался редким вольнодумством, что тоже ставилось ему в вину), отлучили его от церквей и наложили на него особый интердикт. Но хуже всего было то, что Отис Элдридж со своим Евангельским обществом принялся мутить воду.

Элдридж был странным типом – одним из так называемых светил, которые встречаются на каждом шагу. Он был так красноречив и остроумен, что мог буквально загипнотизировать толпу. Стоило ему поднести ко рту микрофон, как двадцать тысяч человек становились в его руках податливыми, как воск. Четыре месяца он обрушивал на Хармана проклятия и угрозы, четыре месяца изливал в ораторском запале нескончаемый поток обличений. Четыре месяца в мире нарастали ожесточение и злоба.

Но Харман был не из пугливых. Силы духа в его щуплом маленьком тельце хватило бы на пятерых великанов. Чем громче народ требовал расправы, тем упорнее он стоял на своем, не отступая ни на шаг и проявляя нечеловеческое (а по словам его противников – «дьявольское») упорство. Но я хорошо его знал и видел, что за напускной твердостью скрывается горькое разочарование и печаль.

Звонок в дверь прервал мои размышления, и я подскочил от неожиданности. Посетители в те дни были редкостью.

Я выглянул в окно и сразу узнал высокого грузного человека, беседующего с сержантом полиции Кэссиди. Это был Говард Уинстед, глава института. Харман выбежал ему навстречу, и они прошли в офис. Я последовал за ними, гадая, что же привело сюда Уинстеда, который был скорее политиком, чем ученым.

Обычно очень учтивый и обходительный Уинстед, казалось, чувствовал себя неуютно. Он смущенно избегал взгляда Хармана и бормотал что-то о погоде. Но вдруг совершенно недипломатично перешел прямо к делу:

– Джон, – сказал он, – не лучше ли отложить испытания?

– Вы ждете, что я откажусь от них полностью, так ведь? Не дождетесь. Я не стану этого делать – и точка!

Уинстед поднял руку.

– Погодите, Джон, не нужно так волноваться. Дайте я объясню, в чем дело. Я знаю, что институт согласился предоставить вам полную свободу действий. И я знаю, что по крайней мере половину затрат вы покрыли из своего кармана, но… испытания все же придется отложить.

– Неужели? – Харман презрительно фыркнул.

– Послушайте, Джон, вы человек науки, но ничего не смыслите в человеческой природе, а я, в отличие от вас, в ней разбираюсь. Осознаете вы это или нет, но «безумные десятилетия» уже давно в прошлом. Многое изменилось с тысяча девятьсот сорокового. – С этого момента речь Уинстеда полилась рекой, и стало ясно, что он подготовил ее заранее. – После Первой мировой человечество отвернулось от религии и шагнуло навстречу будущему, свободному от