Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год - Кэтрин Л. Мур

все жестче. Наука была столь слаба, что колледжам пришлось снова преподавать классические языки и философию в качестве основных дисциплин – и все равно количество студентов упало до минимума.

В остальном цивилизованном мире царили примерно те же порядки. В Англии дела шли еще хуже, чем у нас, а вот в Германии, наоборот, все складывалось не так плохо – она последняя поддалась влиянию «неовикторианства».

Надир науки наступил весной 1978 года, когда до конца работы над «Новым Прометеем» оставалось около месяца. Тогда был опубликован «Пасхальный эдикт» – прямо накануне самой Пасхи. Согласно ему все независимые исследования и испытания категорически запрещались. Теперь ФБИН разрешало только те исследования, которые само и заказывало.

В то Пасхальное воскресенье мы с Харманом стояли перед сверкающим металлическим корпусом «Нового Прометея». Я пребывал в глубоком унынии, а Харман почти светился от радости.

– Ну вот, дорогой Клиффорд, – сказал он, – остались последние штрихи, еще одна тонна топлива – и все готово для моей второй попытки. На этот раз никакие Шелтоны нам не помешают.

Он напевал гимн. В те дни по радио только его и крутили, поэтому даже мы, вольнодумцы, насвистывали этот мотив.

Я угрюмо пробормотал:

– Все напрасно, босс. Ставлю десять к одному, что вы погибнете в открытом космосе, а даже если каким-то чудом вернетесь, велика вероятность, что вас тут же повесят. Нам не выиграть. – Я обреченно покачал головой.

– Ерунда. Не может же это долго продолжаться, Клифф.

– А я думаю, может. Уинстед был прав. Маятник качнулся, и с сорок пятого года он удаляется от нас все дальше. Мы либо опередили свое время, либо наоборот, слишком отстали от него.

– Не слушай этого Уинстеда! Ты совершаешь ту же ошибку, что и он. Веяния эпохи живут столетия, даже тысячелетия, а не меняются каждый год. Пятьсот лет мы двигались навстречу науке. Невозможно повернуть все вспять за какие-то тридцать лет.

– И что же происходит сейчас? – саркастично спросил я.

– Болезненная реакция на слишком быстрый технологический прогресс в «безумные десятилетия». Точно так же отреагировали романтизм и первая Викторианская эпоха на слишком быстрый прогресс восемнадцатого века, века Разума.

– Вы правда так думаете? – Меня потрясло, насколько уверен он был в своей правоте.

– Конечно. В наше время происходят те же «возрождения», что случались в городках Библейского пояса около века назад. На неделю американцы ударялись в религию и чтили добродетель превыше всего. Но потом один за другим начинали грешить, и дьявол снова забирал их души. Поверь мне, совсем скоро мы вернемся к нормальной жизни. После смерти Элдриджа в Лиге наступил разлад. Уже откололось полдюжины ересей. Даже то, что власти ударяются из крайности в крайность, нам на руку: народ быстро устает от этого.

Наш спор закончился моим поражением – как это обычно и бывало.

Спустя месяц мы закончили работу над «Новым Прометеем». Он был далеко не так великолепен, как его первая версия, и следы кустарного производства были заметны невооруженным глазом, однако мы им гордились, гордились и ликовали.

– Друзья, это моя вторая попытка, – сказал Харман хриплым голосом, он весь трепетал от счастья, а его глаза светились в предвкушении, – возможно, я не вернусь, но мне все равно. Я устремлюсь в глубины космоса, и мечта человечества наконец исполнится. Я обогну Луну и первым увижу ее обратную сторону. Ради этого стоит рискнуть!

– Жалко, что вам не хватит топлива, чтобы высадиться на Луне, – сказал я.

– Это не имеет значения! Мой полет не последний – когда-нибудь испытатели подготовят и оборудуют корабли гораздо лучше нашего.

При этих словах среди нас пробежал пессимистичный шепот, на который Харман не обратил внимания.

– Ну пока! – сказал он. – Скоро увидимся! – И с широкой улыбкой поднялся на борт.

Четверть часа спустя мы впятером хмуро сидели за столом в гостиной и, погрузившись в раздумья, смотрели в окно – на выжженную землю, где несколько минут назад стоял «Новый Прометей».

Симонофф произнес то, о чем думали мы все:

– Наверное, будет лучше, если он не вернется. Вряд ли его встретят с распростертыми объятиями.

Мы мрачно кивнули.

Какой глупостью мне кажется это предположение теперь, спустя три десятилетия!

Конец истории я знаю со слов других, ведь сам я встретился с Харманом только спустя месяц после его благополучного приземления.

Прошло почти тридцать шесть часов после взлета, когда ревущий блестящий снаряд пронесся над Вашингтоном и упал в грязь на противоположном берегу Потомака.

Через пятнадцать минут вокруг собрались любопытствующие, а еще через пятнадцать приехала полиция – когда стало ясно, что это не снаряд, а космический корабль. Люди с невольным благоговением глядели на уставшего взъерошенного человека, который, шатаясь, выбрался из ракеты.

В полной тишине он грозил кулаком глазеющей толпе и кричал:

– Давайте, вешайте меня, идиоты! Я достиг Луны, и с этим-то вы ничего не сделаете! Звоните ФБИН! Пускай они объявят мой полет вне закона и скажут, что его не было! – Он слабо рассмеялся и вдруг рухнул на землю.

Кто-то закричал:

– Скорую! Ему плохо!

Потерявшего сознание Хармана усадили в полицейскую машину и увезли, а место приземления оцепили.

Прибывшие чиновники обследовали корабль, прочли судовой журнал, просмотрели рисунки и фотографии Луны и затем молча удалились. Люди стекались к кораблю – слух о том, что человек побывал на Луне, облетел весь город. Как ни странно, новость не вызвала большого негодования. Люди притихли от изумления. Толпа перешептывалась и бросала любопытные взгляды на тонкий серп Луны, едва различимый в ярких лучах солнца. В воздухе повисло неловкое выжидательное молчание.

В больнице Харман раскрыл свою личность, и переменчивая общественность возликовала. Сам Харман был поражен тем, как быстро она сменила гнев на милость. Казалось, он спит – но все происходило наяву. Молчаливый протест в сочетании с героическим подвигом человека, бросившего вызов судьбе, – вот какие истории с незапамятных времен будоражили человеческую душу. В конечном счете мир захлестнула волна антивикторианства. Элдридж был мертв, и ему не нашлось равноценной замены.

Вскоре после этого я навестил Хармана в больнице. Он сидел, опираясь на спинку кровати, заваленной газетами, письмами и телеграммами. Он с улыбкой кивнул мне и прошептал:

– Видите, Клифф, маятник качнулся в нашу сторону.

Л. Спрэг де Камп (1907–2000). Голубой жираф

Перевод Алисы Атаровой

Astounding Science Fiction, август

Спрэг обладает острым умом и тонким чувством юмора, которые ярче всего проявились в этой очаровательной истории.

(Между прочим, мастерство автора рассказов никоим образом не равно мастерству писателя-романиста. Многим превосходным авторам рассказов написание романов дается с трудом, если они вообще за них берутся. Это верно и в обратную сторону. Спрэг же одинаково хорош и в том, и в другом, и, на мой взгляд, романы у него даже выразительнее рассказов. Хотел бы я включить в эту антологию «Разделяй и властвуй», «Ревущую трубу» или «Да не опустится тьма», но увы, нам придется довольствоваться рассказами. А.А.)

Ательстан Кафф, мягко говоря,