По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев

Славка вышел на балкон. На улице стоял незнакомый мальчишка.

— Ну, что тебе?

— Спустись вниз, чего-то скажу!

Славка спустился.

— Говори!

— Ты всем ребятам деньги дал, чтобы молчали. Дай и мне.

— Ах ты наглец! Вот тебе — получай!

И Славка влепил маленькому вымогателю звонкую пощечину.

Мальчишка заревел. А Славка повернулся и пошел назад в дом.

Уже поднимаясь по лестнице, услышал на улице разговор. Замедлил шаг. Прислушался.

— Ты чего это, мальчик, плачешь? Кто тебя обидел? — спрашивал сочувственно женский голос.

— Славка Мартынов! Украл у немцев со склада нижнее белье, всем ребятам дал по пять марок, чтобы молчали, а когда я тоже попросил, обругал да еще ударил.

— Ладно, мальчик, успокойся, ступай домой.

Голос, был очень знакомый. Славка выглянул осторожно из лестничного окна, посмотрел. Так и есть — Верка Воронцова!

Теперь пропали!

Обеспокоенный, Славка поднялся на третий этаж к Лагене.

— Воронцова обо всем узнала. Выведала у парня, тот все и выложил. Донесет Верка жандармам!

И точно — вскоре узнали Славка с Лагеней, что Воронцова отлучилась куда-то со двора.

— За гестаповцами пошла, — сказал Славка. — Бежать надо.

Но куда бежать, спрашивается? Некуда! Пока решили оставаться на месте. А там видно будет. В крайнем случае, можно будет спрятаться на чердаке, а затем уйти по крышам в соседний дом.

До вечера, однако, все тихо было. Когда стемнело, к дому подъехала автомашина. Остановилась у ворот. Не иначе — гестаповцы. Но двор оставался пустым. Никто не появлялся. Это показалось странным. Машина постояла немного и отъехала. Славка с Леонидом пришли к выводу: утром надо уходить.

С трудом дождались рассвета. Как только поднялось солнце, вышли крадучись из дома и бегом — в Новую Вилейку: так назывался один из пригородов Вильнюса. В Новой Вилейке жил приятель Славки — некий Вильгельм Минкевич.

— Выручай, Вилька! Пожить у тебя немного требуется.

А на другой день в Новой Вилейке узнали о событиях в доме на улице Страшуна, о том, что были гестаповцы, произвели обыск, арестовали Емельяна Якименко и Славкину мать — Анну Кузьминичну Петрову.

Славка опечалился. Помрачнел.

— Продала все-таки Верка! Что-то теперь с матерью будет? С гестапо шутки плохи.

Вильгельм тоже неизвестно почему забеспокоился. Сказал — надо сходить в город и обратиться в гестапо, узнать, что с арестованными. Даже предложил свои услуги. Никто обычно по своей доброй воле в гестапо не ходил — опасался. А Вилька почему-то хотел пойти. Такое усердие показалось ребятам подозрительным. Лагеня решил: надо и отсюда уходить. Нельзя больше ни одной минуты оставаться в Новой Вилейке. Славка же медлил. Сказал, что можно, пожалуй, немного и подождать. Лагеня ответил: «Чего ждать? Чтобы и сюда жандармы нагрянули? Ты, как хочешь, а я сматываюсь». Он попрощался со Славкой и ушел. Ушел и Минкевич. Славка остался один. А через несколько часов к дому подкатили на машине гестаповцы. Славку арестовали. В тот момент, когда машина отъезжала от дома, Славка увидел Вильку. Он стоял, прячась за телеграфный столб. Славке стало нехорошо: еще один предатель!

На допросе его спросили: сколько ему лет? Славка решил соврать, скрыть истинные годы. Ответил, что одиннадцать: с маленького, дескать, меньше спроса. Славка надеялся, что гестаповец, который допрашивал его, увидит, какой он худенький, щупленький, и поверит, что ему одиннадцать. Но гестаповец не поверил. Он ударил Славку по лицу так, что тот свалился, и произнес:

— Врешь! Тебе не одиннадцать, а шестнадцать. Или даже семнадцать. Ты — молодой партизан!

И приказал увести Славку в подвал. По пути Славка спросил у конвоира, который час. И вдруг из-за двери одной из камер услышал:

— Славочка, сыночек, никак и тебя взяли?

Славка так и обомлел: мать!

Крикнул:

— Да, мама!.. Вилька продал!

— Молчать! — рявкнул конвоир.

Он втолкнул Славку в одиночку. Лязгнул засов. Славка сел на нары, прислушался. В коридоре слышался топот ног, скрип отворяемых дверей. Потом все стихло. А часа через два по коридору кого-то проволокли и бросили в соседнюю камеру. Послышался стук падающего тела.

Затем грубый голос произнес по-русски:

— Петрова, выходи!

Стало ясно: мать повели на допрос. Славка впервые за все это время заплакал. Неужели и мать будут бить? Изверги! Палачи! Позже он узнал, что мать на допросе действительно били. Плеткой. Били так, что вся спина у нее почернела. Допытывались, что она знает о партизанах.

От Славки тоже требовали, чтобы сказал, кому он и Якименко передавали украденное со склада обмундирование. Во время одного из допросов растянули на столе головой вниз и плеткой хлестали по спине, выкрикивая:

— Будешь говорить?

— Ничего не знаю, — твердил Славка.

Ему устроили очную ставку с Якименко. Когда Емельяна ввели в помещение, Славка ужаснулся. Вил у Амели был страшный. Все лицо в синяках, в кровоподтеках. Два солдата держали его под руки: сам он стоять уже не мог. И говорить был не в состоянии.

Славка подумал: неужели это Амелю тащили по коридору? Наверное, его. Видно, после допроса, сопровождавшегося побоями, пытками, Амеля потерял сознание — вот его и волокли в камеру.

Через два дня арестованных отправили из гестапо в тюрьму. Участь их была решена — всех ожидал расстрел. Но случилось чудо. Неожиданно пришло спасение. Вильнюс был освобожден от фашистского ига Советской Армией. Как только загрохотали пушки, тюремная охрана побросала свои посты и разбежалась. Заключенные стали выходить из камер. Вышел и Якименко. Он освободил Славку, сбив замок с двери ломом. Затем выпустили на свободу кладовщика Гришку, который тоже был арестован. Первыми, кого увидели заключенные, когда вышли за ворота тюрьмы, были солдаты в плащ-палатках со звездами на касках.

Через несколько дней Славка встретил на улице Леонида Лагеню, который избежал ареста. Обнялись, расцеловались неуклюже, по-мужски.

Разговор зашел о Воронцовой.

— Таких шкур фашистских уничтожать надо!

— А что! Давай так и сделаем. Айда на улицу Страшуна!

По пути к дому Лагеня подобрал на улице винтовку. В те дни в городе валялось много брошенного фашистами оружия.

Воронцову они нашли на дворе.

— А, гадина! — закричал Лагеня. — Фашистская шкура! Сейчас мы тебя застрелим.

Верка взвизгнула. Хотела побежать, но от страха ноги окаменели. Да и живот большой мешал. Так и стояла под наведенным дулом.

Выбежали люди из дома, вырвали из рук Лагени винтовку.

— Нечего самосуд устраивать, — сказал некий Волков, тоже фашистский прихвостень. — Видишь, женщина беременная, вот-вот родить должна. Разберутся с ней там, где надо.

— Верно, разберутся, — промолвил Лагеня, остывая. — Черт с ней! Пошли, Славка.

Воронцова, все еще бледная от только что пережитого страха, поспешила скрыться. А люди еще долго не уходили со двора, обсуждая случившееся. Большинство считало, что Лагеня прав: предателей надо расстреливать на месте,