По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев

к десяти годам лишения свободы в 1949 году. Потом — к шести — в 1952-м. К стольким же — в 1957-м. К пяти — в 1963-м… Может возникнуть вопрос: почему преступница не отбывала полностью сроки? Но тут уж играла роль гуманность наших законов. Впрочем, досрочное освобождение не шло Воронцовой на пользу…

Вот и сейчас ее везли в Ленинград прямо из колонии, и снова ее ожидал следственный изолятор. Правда, теперь уже не кражи послужили основанием для возбуждения уголовного дела, а другие, неизмеримо более тяжкие преступления. Да и что значили кражи по сравнению с тем, что было совершено Воронцовой в годы войны на территории, занятой фашистскими оккупантами. Хотя и тогда тоже все началось, с кражи…

Из Ленинградского аэропорта Воронцову доставили в следственный изолятор, и в тот же день ей уже пришлось давать первые показания.

— Расскажите, гражданка Воронцова, о себе, о своих родителях, — предложил следователь.

— Родилась я в Костроме, — ответила Воронцова. — Про мать мне сказать нечего. Это была простая рабочая женщина. Отец же был человек непутевый. Он вел разгульный образ жизни — пил, путался с женщинами, даже приводил их домой, устраивал ссоры и драки с матерью. Помню, во время ссор мать в гневе называла отца «чертом» и говорила, что кличка эта дана ему недаром. Он был связан с преступным миром.

В 1925 году, когда мне не исполнилось еще и шестнадцати лет, я вышла замуж. Муж мой — Кубарев Василий был вор-рецидивист. Он имел воровскую кличку: Васька Карась. За время нашей совместной жизни он был не менее трех раз судим за кражи. От него я имела двоих детей — Галину и Веру. В 1937 году, когда Кубарев сидел в тюрьме, я с ним разошлась и уже больше его не видела. В 1960 году или, может быть, в 1961-м — уже не припомню, — отбывая наказание, я слышала от заключенных, что Кубарев также находится в одной из колоний и что незадолго до этого он совершил побег, но был пойман. Видно, не угомонился Васька Карась. Видно, все эти годы, вплоть до старости, продолжал заниматься темными делами…

— Так же, как и вы, — вставил следователь.

Но Воронцова сделала вид, что не расслышала его слов.

— После развода с Кубаревым, — продолжала она, — я сошлась с Головцовым. Вместе с ним приехала из Костромы в Ленинград, к моей сестре Галине. Было это в 1939 году. Галина работала в строительном тресте, жила в Сосновой Поляне. Там же поселились и мы. Я поступила в трест уборщицей. Незадолго до войны у меня родилась третья дочь — Роза.

— Ну, а когда началась война, вы из Сосновой Поляны не уехали, а остались там. Позже, уже при немцах, вы и ваша сестра Галина вместе со всеми детьми попали в Гатчину, не так ли? — уточнил следователь. — И там, в Гатчине, на оккупированной территории, летом 1942 года вы были арестованы полевой жандармерией. Скажите, за что?

— За кражу пальто и рюкзака с вещами, — ответила Воронцова внезапно ослабевшим, поскучневшим голосом.

…С северо-востока явственно доносился орудийный гул. С каждым днем он ширился, нарастал, и, заслышав его, одни люди втайне радовались, другие же вытирали со лба холодный пот. И у тех и у других были для этого основания. Орудийная канонада возвещала, что советские войска постепенно продвигаются вперед, на запад.

Февраль 1944 года выдался теплым. Дули влажные ветры. Таял снег. Воронки на дорогах заполнялись водой. На обнажившейся порыжевшей земле валялись патроны, снаряды, автоматные диски. Все это было брошено гитлеровцами.

Фашистская армия отступала. Дни, когда она одерживала победы, давно прошли. Несмотря на грозные приказы Гитлера, сулившего самые страшные кары своим генералам, если они не сумеют сдержать натиск советских войск, захватчики оставляли одну территорию за другой. У них уже не хватало сил что-либо сделать. Вот и под Ленинградом им нанесли сокрушительный удар, и фашистские полчища откатывались назад. Они покидали насиженные землянки с коврами и портретами пухлых немецких красавиц на стенах, бросали оружие, пушки, танки. А все, что им попадалось на пути, в бессильной злобе превращали в руины и пепелища. Пылали на русской земле пожары и мотались на ветру, закручиваясь в завитки, длинные, черные космы дыма.

Отброшенные с ленинградской земли, гитлеровцы рассчитывали закрепиться в Прибалтике. Вслед за ними туда же устремились и те, кто усердно служил фашистам все эти годы, — русские изменники: полицаи, старосты, сотрудники бургомистратов и бирж труда, переводчики, коменданты, жандармы. Трясясь от страха, проклиная всех и вся, они брали штурмом товарные составы. Отпихивая друг друга, лезли в вагоны, кряхтя, втаскивали туда чемоданы и корзины с нажитым на немецкие деньги добром. Неумолчно звучала брань, заглушая ее, мычали коровы, блеяли овцы и козы, которых тоже брали с собой. Скорей, скорей! Советская Армия уже идет по пятам!

Но были в этом потоке и такие, кого насильно загнали в вагоны и, приставив конвой, повезли на запад. Подразумевалось, что все русское население поголовно подлежит эвакуации, как называлась эта принудительная операция самими гитлеровцами. Фашистам хотелось превратить покидаемые ими территории в совершенно пустынные места, не оставить на них ни одного живого существа. Но наступление советских войск было таким стремительным, что фашистским захватчикам было уже не до того. Спастись бы только самим, остаться в живых!

Не в силах была выполнить этот приказ и 18-я немецкая армия, действовавшая на территории Ленинградской области. Ее командование и штаб дислоцировались в Гатчинском районе, в поселке Дружноселье, близ Сиверской. Отступая, гитлеровцы взорвали и спалили в Гатчине почти все каменные постройки. От Павловского дворца остался один обгорелый остов. А парк гитлеровцы превратили в огромное кладбище, где под березовыми крестами лежали нашедшие смерть на советской земле вражеские солдаты и офицеры.

Покидая спешно Гатчинский район, гитлеровцы все же угнали кое-кого из населения. Это были главным образом женщины, девушки и дети. Люди плакали, стучали кулаками в двери вагонов, но что они могли поделать: вагоны охранялись солдатами.

Среди тех, кто ехал в одном из таких эшелонов, невольно обращала на себя внимание молодая женщина с маленькими детьми. Она была беременна. Уже довольно большой живот ее обрисовывался под платьем. Сперва женщина находилась в одном вагоне, потом ее перевели в другой. При этом она плакала и выкрикивала с нескрываемой злобой:

— Работала, работала на них, а они вот как со мной обошлись!

Но кто такие «они» — не говорила. И какую такую «работу» выполняла — про это тоже умалчивала. Во взгляде ее мелькало что-то недоброе.

Вскоре все в вагоне знали, что фамилия ее Воронцова, а зовут Веркой. Впрочем, на